Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда я подошел к ней, она сказала:
– Нури, я не хочу плыть.
– Мы не можем остаться здесь.
– Почему?
– Потому что тогда придется вечность жить в лагерях. Ты этого хочешь?
– Я больше ничего не хочу.
– Наша жизнь остановится. Как я буду работать?
Афра не ответила.
– Мы начали этот путь, нельзя сдаваться сейчас.
Она что-то проворчала.
– К тому же нас ждет Мустафа. Разве ты не хочешь увидеться с Дахаб? Не хочешь оказаться в безопасности? Я устал так жить.
– Я боюсь воды, – наконец произнесла Афра.
– Ты всего боишься.
– Неправда.
В этот момент я заметил маленького мальчика семи-восьми лет. Он сидел, скрестив ноги, на полу, перекатывая по плиткам стеклянный шарик. Мне он показался странным, словно находился не здесь, затерявшись в собственном мире. Похоже, ребенок был один.
Когда я вышел на балкон, мальчик последовал за мной. Он некоторое время стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу, поковырял в носу и вытер руку о джинсы.
– Мы упадем в воду? – спросил он и посмотрел на меня огромными глазами, как сделал бы Сами.
– Нет.
– Как и другие люди?
– Нет.
– А если подует ветер и перевернет лодку?
– Нет. Но если и так, мы наденем спасательные жилеты. С нами все будет в порядке.
– Аллах поможет нам?
– Да. Аллах поможет.
– Меня зовут Мухаммед, – сказал мальчик.
Я протянул руку, и он пожал ее, совсем как маленький мужчина.
– Рад познакомиться, Мухаммед. Я Нури.
Он снова посмотрел на меня. Его глаза распахнулись еще сильнее, наполненные ужасом.
– Но почему же Он не помог ребятам, когда их головы снесли?
– Кто снес их головы?
– Они стояли, построившись в ряд, и ждали. Не надели черного. Вот из-за чего. Мой папа сказал: все потому, что они не надели черного. А я был в черном. Видите?
Он оттянул свою черную запятнанную футболку.
– О чем ты говоришь?
– Потом папа дал мне ключ и велел идти домой. Сказал зайти внутрь и запереться. Но когда я пришел туда, в доме не было двери.
Мухаммед достал из заднего кармана ключ и показал мне, словно до сих пор ожидал, что найдется подходящая дверь. Он снова спрятал ключ в карман.
– Аллах ведь поможет нам на море? В воде нас не смогут найти.
– Да, Он поможет нам пересечь море.
Плечи Мухаммеда опустились. Мальчик еще некоторое время стоял рядом со мной в своих черных джинсах и черной майке, с черными ногтями и черными глазами. Шли дни, и я заметил, что никто больше не говорит с Мухаммедом, а после нашей беседы на балконе он всегда смотрит только на меня, ищет взглядом. Наверное, рядом со мной он чувствовал себя в безопасности.
На третий день я вышел на прогулку. Бетонная дорожка убегала далеко в лес: если идти достаточно долго, она приводила к высоким зданиям. Облака на небе рассеялись, погода напоминала сирийскую, может, было чуть прохладнее. Небо затягивала пелена смога, особенно по утрам, – густая серая завеса, раскинувшаяся над водой и улицами. Этот туман не был сродни морозу, он хранил в себе запахи города и его жителей.
На четвертый день Элиас решил ко мне присоединиться. Он редко разговаривал, только комментировал погоду. Изо дня в день она не сильно отличалась, но мой попутчик подмечал малейшие изменения, например говорил: «Сегодня утром более густой туман» – или: «Вечером ветер усилился». Это было очевидно, но погода и впрямь стала важна для нас. Мы выискивали признаки того, что море скоро успокоится и позволит нам продолжить путешествие.
Во время прогулки я подмечал и другие детали. Уличные коты напоминали об Алеппо: они пробуждались ото сна и весь день ждали в тени свою добычу. А еще бездомные псы, косматые и непредсказуемые, со старыми шрамами и новыми ранами от травм или болезней. Они мало отличались друг от друга, разве что оттенком шерсти, обычно светлой, реже темно-коричневой. Дикие собаки Стамбула были повсюду: бродили по переулкам, ждали объедков позади ресторанов или сновали между машинами. По ночам они устраивали перекличку на весь город. Утром отдыхали под стульями и столами уличных кафе на площади Таксим. Иногда они просто дремали, восстанавливая силы после ночных похождений. Многие не замечали псов, те же следили за всеми, сверкая глазами-полумесяцами и положив морды на лапы, приглядывая за детьми, мелькающими среди автомобилей и стучащими в окна, чтобы продать воду проезжающим.
По улицам прохаживались семьи; кто-то шел босиком, другие отдыхали, сидя на тротуаре. Некоторые беженцы торговали в рыночных палатках, пытаясь заработать достаточно денег, чтобы уехать отсюда. Они продавали вещи, без которых люди не могли обойтись: зарядки для телефонов, спасательные жилеты, сигареты.
Иногда я забывал, что тоже принадлежал к их числу. Подобно собакам, я сидел каждый день на одной и той же скамье и смотрел на желтые машины, огибавшие клумбу красных маков на кольцевой развязке. Я вдыхал запахи гриль-баров и кафе-кебабов, с вертелами и горящими дровами, прекрасные ароматы пончиков прямо с жаровень или с подносов торговцев, которые ходили кругами по площади. На стеклянных прилавках лежали сырые бургеры, за витринами женщины в национальных одеждах сворачивали блинчики. Я смотрел, как приспосабливаются к жизни дети беженцев, как эти мелкие предприниматели овладевают искусством выживания. Что бы подумал Сами об этих улицах? О рыночных палатках и ресторанах, фонарях на Истиклал-авеню, стоящих по дороге от трущоб и гетто. Он бы затащил меня в шоколадный магазин. Афра бы оценила бутики, книжные магазины и кондитерские.
С того дня, как мы прибыли в квартиру проводника, Афра не выходила на улицу. Возвращаясь после прогулок, я рассказывал про здания османов, про машины, шум, хаос, еду, собак. На оставшуюся мелочь я покупал ей пончики с кунжутом. Жена обожала их, особенно теплыми: разламывала пополам, предлагая мне угоститься. Она всегда делилась – это ее отличительная черта. Я не рассказывал Афре про детей на улицах. Не хотел, чтобы она представляла их себе, попав в ловушку своего воображения.
По ночам, когда просыпались бродячие псы,