Тут меня буквально прорвало:

— Я и сама не знала! Он мне ничего не сказал. Вроде просто ушел. Мол, плохо ему со мной жить. А потом мне знакомые сказали, что у него другая женщина, и она ждет ребенка.

— Ситуа-ация, — протянул Юрий. — Весьма для вас гнусная.

— Куда уж гнуснее, — согласилась я. — Теперь понимаете, домой совсем даже не хочется.

— Я-то как раз понимаю, — кивнул он. — Ну раз так сложилось, поехали.

Юрин дом стоял через двор напротив моего, и квартира у него была, как у нас, только словно в зеркальном отражении.

К тому моменту, как мы поднялись на лифте, прошли по общему коридору и, отомкнув входную дверь, ступили в прихожую, лицо у Юрия окончательно побелело и окаменело.

За все это время он не вымолвил ни слова, видимо, готовился к новой встрече со своим прошлым, которое не отпускало его.

Он застыл в прихожей, и я застыла рядом. Не бежать же впереди него! Глянув ему в лицо, я поняла: ему сейчас станет плохо. Вон даже губы побелели, и крылья носа затрепетали от того, что он судорожно втягивал воздух. Так же выглядел мой покойный отец перед очередным сердечным приступом.

Повинуясь мгновенному импульсу, я крепко схватила его за руку:

— Юра, Юра, держитесь. Сейчас все пройдет.

Он словно очнулся и ответил мне растерянной и неуверенной улыбкой:

— Ничего, ничего. — Я потащила его за собой на кухню. — Водички попьете.

Он покорно, на каких-то негнущихся ногах, будто робот, поплелся за мной.

Я силой усадила его на стул и кинулась к шкафчику под мойкой. Там, действительно, в сушилке стояли чашки. Схватила одну из них, хорошенько слила воду из крана, наполнила и поставила на стол перед Юрием:

— Пейте.

Он было потянулся к чашке, однако, глянув на нее, отдернул руку, словно его ударило током.

— Наташина любимая чашка.

Он уронил голову на руки и горько разрыдался.

— Уйдите, не смотрите, простите меня, — сквозь рыдания говорил он.

Однако я не ушла, а, стоя с ним рядом, легонько гладила его содрогающийся затылок.

— Поплачьте, поплачьте, вам легче станет. И не стесняйтесь. Стесняться вам нечего. Что же стыдного, что вы до сих пор любите свою жену. Это нормально. Любая женщина о таком может только мечтать. Я бы таким мужем только гордилась. И ваша Наташа вами наверняка гордится.

Я говорила и говорила. Всхлипывания его становились все реже и реже. Наконец, продолжая прятать от меня лицо, он нашарил в кармане куртки платок, вытер лицо, шумно высморкался и, по-прежнему отворачиваясь от меня, тихо сказал:

— Извините, ужасно глупо вышло.

Я положила ему руку на плечо.

— Юра, это нормальная человеческая реакция. Вы же не робот.

— Когда Наташа умерла, не плакал. И когда Ниночку из роддома брал — тоже. И после слез не было. А сейчас вот… Как накатило.

— Верно, те самые слезы, которые вы тогда сдерживали, накопились за столько лет. Вот вашу плотину и пробило. Вероятно, пора.

— Знаете, Катя, а вы ведь правы. И впрямь немного полегче стало, когда ее наконец оплакал.

— Юра, у меня с собой есть вино, — вдруг вспомнила я.

— Наташу помянем? — как бы ни к кому не обращаясь, задумчиво произнес он.

— Да, если хотите. Ой, у меня и еда есть.

Он поднял на меня покрасневшие глаза и улыбнулся:

— О женщины. На все случаи жизни у вас выход найдется. Но я-то хорош: мало того, что время у вас отнимаю, так еще и ужина лишу.

— Я с запасом купила, на двоих хватит. Заодно и мое прошлое проводим, оно ведь тоже навечно ушло, вместе со всеми моими иллюзиями. — Почему-то с ним мне было говорить об этом совершенно нетрудно.

— Забыл, что у вас тоже беда. — Он вдруг взглянул на меня с укором. — Вы что, одна собирались пить? Вот это не дело.

— Успокойтесь, я не алкоголик. Просто больше было не с кем. А горе утопить так хотелось.

Он резко поднялся со стула, порывшись в ящике, достал штопор и откупорил бутылку. Я в это время распаковала контейнеры с салатами, копченой осетриной и семгой. Юрий, похлопав дверцами шкафчиков, нашел два больших бокала. Затем, чуть подумав, поставил третий.

— Для Наташи.

Я кивнула и нарезала хлеб.

Мы сидели, пили, ели, и вскоре Юрино лицо обрело цвет. И говорил он теперь совершенно нормально. Кажется, тяжесть, давившая ему душу, и впрямь ушла вместе со слезами.

Он взахлеб рассказывал про свою Ниночку.

— Знаете, когда она родилась, я думал, она подрастет и превратится во вторую Наташу. А на самом деле ничего подобного. Ни в нее, ни в меня пошла. Скорее похожа на мою бабушку. И внешне, и характером. Она вечно была такая веселая, оптимистичная, общительная. И рыженькая. — Он внимательно посмотрел на меня. — Как вы. Разве только чуть посветлее. Они бы с вашим Артамоном смотрелись как близнецы. Я еще прошлый раз обратил внимание. — Он осекся и, смешавшись, добавил: — Но я вас совсем, кажется, заболтал. А дело не ждет, да и вы устали. Пойдемте посмотрим. Может, подскажете, что со всем этим делать.

В двух комнатах была только мебель — шкафы и стенка. Пустые. Все вещи оказались сложены в третьей, самой маленькой комнате.

— Тут жили Наташины дальние родственники, — объяснил Юрий. — Видимо, они и перенесли все наше сюда.

Я огляделась. В углу — пыльные стопки книг. А посредине комнаты громоздились коробки — поменьше и побольше. Юрий заглянул в одну из них.

— Фотографии, — произнес он, однако рассматривать их не стал. Просто, закрыв коробку, добавил: — Это я с собой увезу.

Глянул в коробку побольше.

— Ее вещи. Одежда. С ней-то что делать? Выкинуть?

Он жалобно глядел на меня. Кажется, я поняла, что можно сделать.

— Знаете, Юра, в конце нашей улицы есть часовня?

Он кивнул.

— Ну так вот. Неподалеку от нее есть сооружение вроде ларька. Там каждую субботу и воскресенье одежду принимает какая-то благотворительная организация, а потом раздает ее бедным и бездомным. Надо только аккуратно в мешки все сложить, и завтра же отвезти можно. — Я тоже заглянула в коробку. — Тем более все тут чистое, целое.

Юрий задумался.

— Да, пожалуй, это самый разумный выход. На помойку нести не могу, а так хоть людям польза.

— Может, давайте переберем, вы что-нибудь на память оставите?

На лице у Юрия вновь воцарился страх.

— Наверное, и впрямь какие-то вещи стоит оставить, но… может, завтра? У вас будет время мне помочь?

В его просьбе крылось столько мольбы и надежды, что отказать ему я не смогла: