– Если таково твое желание, я скажу чистую правду. Греция – дитя бедности. Ее жители обучились мудрости и дисциплине в суровых жизненных условиях, а потому их твердость и смелость неукротимы. Они все заслуживают этой похвалы, но более всего мои соплеменники – народ Спарты. Я уверен, что спартанцы отвергнут любое предложение покориться твоей власти и будут бороться до последней возможности. Их малая численность по сравнению с твоим войском не окажет никакого влияния на их решение. Если даже вся остальная Греция подчинится тебе, оставив спартанцев одних, а они смогут выставить более тысячи воинов, то сразятся с тобой.

Ксеркс немало удивился и подумал, что неправильно понял речь Демарата.

– А ты сам, – спросил он, – посмел бы сразиться с десятью воинами? Ты правил спартанцами, а правитель наверняка стоит не меньше двух обычных воинов. Утверждая, что спартанцы могут одолеть силу, превосходящую их в десять раз, ты должен бы сам сразиться с двадцатью. Это явная нелепость. На деле такая решимость сражаться при большом неравенстве сил означает только гордыню и дерзкую самонадеянность. Но даже соотношение десять к одному или двадцать к одному ничто в сравнении с истинным неравенством, ибо мы выставим против спартанцев огромную силу, которую они не смогут победить. Я выставлю тысячу воинов против каждого из них.

Кроме того, – продолжал царь, – существует огромная разница в качестве войск. Все греки – свободные люди, а все мои воины – рабы, безропотные и покорные. Таких солдат, как мои, привычных всецело подчиняться чужой воле и живущих в постоянном страхе порки, можно заставить идти в сражение против превосходящего по численности врага, но я не верю, что на это способен свободный человек. Я не верю, что можно заставить войско греков встретиться с армией персов лицом к лицу. С какой стороны ни смотреть, твое мнение необоснованно и порождено невежеством и поразительным высокомерием.

– Царь! Я заранее знал и опасался, – отвечал Демарат, – что, высказав правду, оскорблю тебя. Я не стал бы говорить, что думаю о спартанцах, если бы ты не приказал мне быть откровенным. Надеюсь, ты не подозреваешь меня в чрезмерной пристрастности к людям, которых я восхвалял; ведь они мои злейшие враги, навсегда изгнавшие меня с родной земли. А твой отец приютил и защитил меня. Искренняя благодарность за его милости побуждает меня давать оценки, благоприятствующие твоему делу.

Как ты справедливо заметил, я не буду сражаться один против двадцати или десяти воинов; даже против одного, если не возникнет крайняя необходимость. Я не говорю, что любой спартанец может успешно противостоять десяти или двадцати персам. Если в бою один на один они не превосходят других воинов, то, когда организованы в отряд, даже маленький, их превосходство не вызывает сомнений.

Если говорить о свободе как причине того, что их трудно повести в безнадежное сражение, то эту свободу нельзя считать неограниченной, похожей на свободу дикарей, где в бою каждый дерется по своей воле для собственного удовольствия. Свобода греков определяется законом. Спартанские воины – не чьи-то рабы, подгоняемые бичом, – в этом ты прав, но все они преисполнены чувства долга, который обязывает их повиноваться. Власть закона над ними гораздо сильнее, чем власть бича над твоими подданными. Кодекс чести предписывает им сохранять ряды, твердо удерживать свои позиции, сражаться или погибнуть.

Вот какова правда о них. А если мои слова кажутся тебе глупыми, в будущем я промолчу.

Я честно высказал все, что думаю, потому что ты приказал мне это сделать. Тем не менее я искренне желаю, чтобы все твои замыслы исполнились.

Опасность, которую могла бы представить маленькая армия Спарты бесчисленным войскам Ксеркса, показалась царю нелепой, и он не рассердился, услышав предупреждения Демарата, а, улыбнувшись, отпустил советника.

Оставив в крепости Дориска военный гарнизон и губернатора, Ксеркс направился вдоль северного побережья Эгейского моря. Огромные орды людей и животных, заполонившие все дороги, пожирали все съедобное, что попадалось им на пути, и выпивали все ручейки и речки. Однако провианта и воды все равно не хватало, и пришлось разделить войско на три колонны. Одна продолжала путь вдоль берега, вторая маршировала в глубине страны, а третья – между ними. Так войска могли опустошать более обширную местность. Кроме того, все мужское население этих областей, способное носить оружие, заставляли присоединяться к армии, топтавшей их земли, – армии оборванной, морально и физически ослабленной, страдающей от голода, жажды и невзгод. Этот поход, возможно, был самым гигантским преступлением против прав и счастья человека, какое только было совершено на земле.

Время от времени армия останавливалась по разным причинам; иногда – чтобы выполнить религиозные обряды, предназначенные умилостивить высшие силы земли и воздуха. Наконец, все три колонны добрались до Стримона, где должны были вновь воссоединиться, там уже был построен мост. В жертву реке принесли пять белых лошадей. Неподалеку, в месте под названием Девять Путей, Ксеркс решил принести человеческие жертвы божеству, которого персы почитали властителем земных недр. Несчастных людей, предназначенных в жертву этому божеству, закапывали живыми. По приказу Ксеркса воины схватили девять юношей и девять девушек из местных жителей и похоронили заживо!

Медленно продвигаясь, армия достигла канала, прорытого через перешеек Афонского мыса. Ближайшим к этому месту городом был Акант. Флот прибыл к месту встречи почти одновременно с армией. Ксеркс осмотрел канал, остался очень доволен и щедро наградил главного инженера по имени Артахей.

К несчастью, через считаные дни после этого и за несколько дней до входа флота в канал Артахей умер. Царь счел это событие большой бедой и серьезным предупреждением: плохая судьба ожидает все дела, в которых он полагался на таланты этого инженера. Ксеркс отдал приказ подготовиться к пышным похоронам, и в должный час тело торжественно опустили в могилу. На месте захоронения был возведен величественный монумент, для чего пришлось собрать механизмы со всей армии.

Находясь в Аканте, Ксеркс заставил местных жителей устроить грандиозное пиршество для всей своей армии, что разорило их. Войско уничтожило не только все съестные припасы окрестных обитателей, но и все, что им пришлось закупить в отдаленных районах. Во время пиршества солдаты расположились группами прямо на земле на открытом воздухе, но для Ксеркса и знати построили огромный шатер, расставили роскошную мебель, накрыли столы золотой и серебряной посудой, подобающей торжественной церемонии. Все, что местные жители наживали годами прилежного труда, – продовольствие, золото, серебро – оказалось на столах в царском шатре. Когда взыскательные и жадные гости насытились, Ксеркс со спутниками покинули шатер, воины разбрелись, терпеливо поджидавшая толпа местных жителей разрушила шатер и, расхватав свое золото и серебро, исчезла в далеких лагерях.

Персы разорили поборами местное население. Те, кто избежал насильной вербовки в армию Ксеркса, покидали свои дома и уходили прочь в надежде в другом месте найти средства к существованию. Когда Ксеркс приказал флоту пройти канал, а армии продолжить поход, он оставил за собой разоренную, обезлюдевшую страну.