Я словно стою в чреве морского дракона, окруженная его деревянными ребрами и тем, чем он поживился накануне, но отчего-то совсем не чувствую страха.

– На чары не поскупились. – Принц кивает на кривобокую махину груза, перетянутую ремнями. – Что же такое они везут?

– Королевскую дань, – сухо отзывается Охотник. – Иного к берегам Олвитана и не подпустят.

Обсуждать это никому не хочется, и мы, не сговариваясь, расходимся по углам. Принц на ощупь устраивается в гамаке и закидывает руки за голову; я, опустившись на пол у стены, развязываю мешок; Охотник прислоняется к лестнице.

Кайо взлетает и усаживается на перекрестье балок под потолком, и где-то вдалеке звонят портовые колокола, а доски вокруг нас начинают дрожать.

Морской дракон просыпается, трясет шипастой головой и, оттолкнувшись от пристани, лениво уплывает в закат.

Ночь в открытом море пугает и завораживает.

Куда ни глянь – всюду только темная и на вид густая, как смола, вода и ни единого клочка суши, отчего я чувствую себя как никогда беззащитной и лишенной опоры. Но вместе с тем сердце восторженно замирает от этих просторов, от россыпи мерцающих над головой звезд и их чуть потускневших отражений, льнущих к бокам корабля и исчезающих в кильватере[5].

Ночь в открытом море – время для страшных баек.

Принц, успевший за вечер подружиться с парочкой матросов и проиграть им три – моих – монеты в кости, с удовольствием эти байки травит и слушает. Я в стороне любуюсь утонувшей в море луной, но то и дело слышу намеренно заниженные голоса, редкие вскрики и приглушенный смех.

Когда раздаются шаги, я жду Охотника – все это время он следовал за мной мрачной тенью, – но рядом останавливается Искра.

Без плаща, в свободной рубахе навыпуск и с растрепавшейся косой она кажется совсем юной и непривычно женственной. И только стальная решимость во взгляде не дает обмануться.

– Он не отступится, – говорит Искра и умолкает, словно эти три слова должны что-то для меня прояснить.

Я понимаю только, что речь об Охотнике, но не более.

– От чего?

– От предначертанного.

– И это?.. – Я поднимаю бровь, надеясь, что она продолжит мысль, но Искра на миг прикрывает глаза и внезапно спрашивает о другом:

– Ты знала, что он был королевским лесничим?

– Откуда ж мне такое знать.

– А ты поинтересуйся. Расспроси… тебе он не откажет.

– Почему?

На сей раз она и вовсе не отвечает и, похоже, собирается уходить.

– Зачем ты здесь? – выпаливаю я, с трудом удержавшись и не схватив ее за руку. – С нами. На корабле. На пути в Олвитан.

Искра замирает и улыбается, но безмерно грустно:

– Чтобы попытаться его спасти.

– От предначертанного, от которого он не отступится?

– Видишь, какая ты умная.

Неправда, не умная. Потому что не понимаю, какая сила может заставить взрослого и много повидавшего мужчину настолько уверовать в некое предназначение, что он слепо пойдет за незнакомой девчонкой.

И что ему там напророчили? Помочь мне справиться с тобой? Или помешать?

Что, если этой же ночью Охотник перережет мне глотку, потому что «так предначертано»?

– Мы сами творим свою судьбу, – произношу я вслух страшную банальность. – Предназначение лишь соломинка для трусов, чтобы ничего не делать и не бороться, ведь все уже решено.

Искра вспыхивает так, что даже в ночном полумраке я вижу ее алеющие щеки.

– Не тебе рассуждать о трусости, девочка, что прячет тьму в мешке. А что касается судьбы… Ты еще не явилась в Бронак, а кто-то уже знал, что вскоре нам с тобой стоять на палубе лейдфарского корыта и вести этот разговор. Все еще думаешь, будто что-то решаешь?

– Разумеется. – Я отворачиваюсь и снова смотрю на танец звезд в густой воде. – Не знай ты о предначертанном, не помогла бы ему свершиться. Я выбираю не знать и не помогать словам провидцев воплощаться в жизнь.

Искра в ответ не то ворчит, не то рычит, но я не оглядываюсь. Вскоре ее ритмичные от ярости шаги растворяются в шорохе волн, и я снова остаюсь одна.

По крайней мере, я так думаю, пока слева не раздается тихий чарующий голос:

– Для ирманцев предсказанное свято.

Вздрогнув, я кошусь на Волка.

– Вы составили расписание? Теперь будете подходить ко мне по очереди?

– Где другой, услышав о скорой смерти, испугается и начнет шарахаться от собственной тени, – продолжает тот как ни в чем не бывало, – ирманец сделает все, чтобы, как и предписано, отправиться на костры богов.

Я знаю.

В конце концов, я сама ирманка, хоть и выросла в лесной глуши.

Беда в том, что ты тоже знаешь об этом слепом поклонении ведунам и, получив власть, наводнила лжепророками все семь королевств. На всякий случай.

Поэтому я давно не верю, что среди них можно отыскать истинных – разве что таких, как старики из таверны, способных только на мимолетные проблески.

– Матушка говорила, что сила ведунов давно выродилась. Что великих предсказаний не звучало веками, а прочие были такими пустыми и размытыми, что исполнялись лишь благодаря воображению и стараниям самих людей. – Я смотрю на Волка, волосы его забавно топорщатся и будто тянутся вверх, к луне, так похожей с ними цветом. – Я не желаю воплощать чьи-то нелепые выдумки.

– Ты не поняла? – Он поворачивает ко мне бледное лицо и улыбается одними уголками губ – желтые глаза остаются серьезны. – Она тоже не желает. Один идет умирать, другая – его спасать, третья – убивать, а четвертый – воевать. Веселая у вас компания.

Я не спрашиваю, откуда он знает, хотя первый порыв именно такой. Просто вспоминаю, что Волку подчиняется огонь. Тот самый, что горит в каждом очаге, в каменном круге каждого лесного лагеря, на кончике фитиля каждой свечи. Тот, что помогает делу пекаря, стеклодува или оружейника. Тот, что может рассказать обо всем.

Волк не видит ни прошлого, ни будущего, он лишь слушает огонь.

Так же, как ты слушаешь землю.

– А ты? Зачем идешь ты? – спрашиваю я вместо этого.

– Я? Я иду домой. – Волк снова отворачивается и, запрокинув голову, шумно втягивает морской воздух. В этот миг он наконец похож на живого человека, а не на эфемерное создание из сказок. А потом вдруг фыркает и становится совсем уж земным. – Ты ведь прочла название корабля?