А пока все завершилось благополучно. Руку подремонтировали, наложили заново гипс. До вечера тянулся послеоперационный «отходняк» в палате: мелькали гости той пластилиновой комнаты, вырастали белые «пуфики» на стене перед кроватью… И только ночью, вместе с двойной дозой обезболивающего, пришел желанный сон и бесценное безоблачное прошлое…

Следующий день Венька и Борис Борисович – Барбос, как, по его же собственному признанию, окрестили его приятели, – провели в палате вдвоем.

Малышев чувствовал себя вконец разбитым, маялся черными мыслями об инвалидной коляске… А Борис Борисович, прикованный к кровати и занятый «подметанием» домашних харчей, уже всерьез страдал от самого натурального… запора. Как говорится, нам бы ваши заботы!

Еще через день медсестричка принесла Боссарду слабительное. А утром вызванная на помощь жена быстро и ловко сунула под Барбоса судно, помассировала животик, отравляя и без того спертый воздух в палате, – и, по завершении долгожданного акта дефекации, аккуратно обмыла муженька и отнесла полное судно в туалет. А сам Барбос, чья кровать находилась напротив Венькиной, ныл и жаловался – дескать, «вот, дожил, жена судно подносит, лежу как овощ!..».

Венька смотрел на них и размышлял: а кто ему в случае чего возьмется подносить судно? Про «овоща» и вовсе старался не думать. Хотя… Шел уже пятый день его пребывания в «Бурденке», медики, благо платно, сделали ему кучу анализов и провели массу исследований – вплоть до дорогостоящей томограммы. А воз, как говорится, и ныне там! Нога все так же висела на вытяжке, никакой операции, видимо, не планировалось, а главному хирургу из отделения – Никоненко – звонил шеф Малышева и прозрачно интересовался: не сократить ли пребывание в клинике их несчастного сотрудника? Все это донесла им с Барбосом Барбосова хлопотливая жена. Малышев, любивший доводить дело до конца, и так уже тяготился неизвестностью: операций больше не делают, дальнейшие перспективы неизвестны. Единственным, что скрашивало его занудное пребывание в госпитале, оставалось милосердное ночное обезболивающее. Но настоящей «тяги» он тогда еще не ощутил. Даже обрадовался, когда на восьмой день его полностью заковали в гипс чуть ниже пояса (они еще шутили с медбратом на пару, пока тот выпиливал отверстие в гипсе для естественных нужд).

А потом, совершенно неожиданно для Веньки, прямо на «Скорой» доставили его не в знакомый бомжатник на Бауманской, а в ту желанную квартирку у метро «Тульская», которую они с Маринкой застолбили еще на стадии строительства дома, где-то с полгода назад. Госпитальные солдатики на своих двоих, при отсутствии грузового лифта в доме (еще не пустили), дотянули болезного до седьмого этажа – и сгрузили прямо на койку, над которой заботливая Лиана Геннадьевна соорудила (не сама, конечно) специальную планку – для регулярных подтягиваний. Врачи говорили: укрепляет мышцы и спасает от пролежней. На первое время сердобольные коллеги даже выделили Веньке бесплатную сиделку – бабу Маню, бывшую свекровь Лианы Геннадьевны, согласную работать «за харчи».

И пошло-поехало…

Настал момент, и шеф отказался тратить деньги «из премиального фонда» на неперспективного калеку-сотрудника. Когда это произошло, Венька не помнил. Помнил, как приехала мать Маринки, забрала ее вещи и долго искала какие-то бумаги – оказалось, свою дарственную Марине на землю для строительства дома в ближнем Подмосковье. Помнил Веня, как и сам он, и баба Маня, скрываясь друг от друга, повадились потихоньку прикладываться к рюмочке. Бывало, нанесут друзья «прополиса» – он не допьет, а ценное сырье исчезает на глазах. Врезалась в память безобразная сцена, которой закончилось их с бабой Маней тайное пьянство.

Пасха на тот год пришлась ранняя – апрельская. Конечно, друзья и коллеги не поленились навестить Веньку в праздники. Недостатка в «прополисе» не наблюдалось, постепенно все дошли до нужного градуса, загудели, заржали, рассказывая не слишком приличные анекдоты. А под конец Венька даже целовался с какой-то новенькой девушкой в их компании – Любочкой, кажется, а друзья деликатно курили на балконе. Простились теплее некуда, договорившись «дружить домами». Протрезвев, Венька, разумеется, правильно оценил ситуацию. Зачем симпатичной хрупкой Любочке инвалид, прикованный к койке? О Маринке он не то чтобы забыл, но думал по-своему. Почему-то все яснее вставала перед ним картина с участием пьющей неразумной жены (Венька уже знал, что жена получила страшную черепно-мозговую травму и сильно повредила лицо). Жены, которой не оставалось ничего, кроме законного загула на фоне «утраченной красоты и молодости»! Сейчас, в нынешнем своем состоянии, Малышев потянуть такое не смог бы. И в очередной раз благодарил высшие силы за все, чего не мог предвидеть.

А Любочка просто послужила для него доказательством, что он еще не вышел в тираж, еще способен понравиться девушке и имеет твердую надежду на скорое выздоровление.

На следующий, послепраздничный, день друзья нашли Веньке «знающего хирурга», который по блату пристроил его на «обширный рентген». Подогнали транспорт, и окрыленный вчерашним флиртом Венька, упираясь одной ногой, взгромоздился на костыли – и разлегся на заднем сиденье…

Еще по пути в больницу оптимисту Веньке пришлось сделать сразу два неприятных открытия. Первое: едва он начал активно передвигаться, сместились, видимо, переломанные кости таза, защемился нерв, и тело пронзила такая боль, по сравнению с которой ноющие неполадки на вытяжке казались просто детским садом! И второе: все соседи и случайные прохожие воспринимали его буквально как выходца с того света. Даже советовали «вызвать родных для такого случая» – не уточняя, правда, какого. До больницы на Коломенской и Венька, и водитель, старавшийся вести машину как можно мягче, добрались уже на нервах. А когда в рентгеновском кабинете опытная пожилая рентгенолог, рассматривая снимки, назвала его «бедным мальчиком» – настроение Веньки упало капитально. Ему сделалось хуже – голова закружилась, в глазах потемнело. Ехать обратно на заднем сиденье со своим защемленным нервом он, конечно, не мог. Пришлось отправлять его на «Скорой» – и со спасительным и желанным укольчиком! В таком состоянии Малышев до дома доехал спокойно, даже благополучно выгрузился, правда, на носилки. Занесли его, как и в самый первый раз, «вручную». Дома уже ждал «знающий хирург» и взялся за снимки. Тут-то и услышал Венька впервые слово «вертлуга» и «вертлужная впадина». Насколько он понял хирурга, в его тазовых костях и в бедренном суставе пока еще полный ералаш.

Хуже всего было то обстоятельство, что вынуть вбитую вовнутрь таза головку бедренной кости и закрепить ее в суставе не позволяло раздробление той самой «вертлужной впадины». Пока она не зарастет – цеплять головку кости просто не за что. А зарастать она может и полгода, и даже год! А вот злополучный нерв защемил металлический штырь, поставленный сразу после травмы. Он, как пояснил хирург, держит дополнительные отломки кости, и не раньше чем через полгода его можно будет сменить, вытаскивая и закрепляя вбитую головку.

– Может, и найдется хирург, способный поставить металлическую пластину вместо раздробленной вертлуги, – с виноватым видом объяснял «знающий специалист», – я обзвоню всех, кого знаю. Если кого-то найду – обязательно свяжусь с вами! А пока занимайтесь посильной гимнастикой, чтобы не атрофировались здоровые мышцы!