5

По дороге к матери Жозефина размышляла над ее словами: «Ты должна срочно ко мне приехать!» Мадлен не захотела объясняться по телефону, лишь коротко сказала, что ничего страшного не произошло. Такое случалось крайне редко, – Мадлен никогда ни о чем не просила дочь, они вообще разговаривали нечасто. Это был наилучший способ избежать разногласий или стычек. Молчание – вот самое надежное средство от раздоров. Мадлен утомляли причитания дочери, а Жозефине так хотелось, чтобы мать хоть как-то проявила свою любовь к ней – обняла, например. Внешняя холодность старшей из них вовсе не говорила о равнодушии, здесь сказывался возраст. Любви меньше не становилось, ее только выказывали не так щедро.

Приезжая в Крозон, Жозефина спала в своей бывшей детской. И всякий раз ее одолевали воспоминания: она снова видела себя хитрющей девчонкой, ершистым подростком или соблазнительной девушкой. Все эти Жозефины проходили перед ее мысленным взором, как на смотринах. А в доме ровно ничего не менялось. И сама Мадлен выглядела по-прежнему – женщиной без возраста. Вот и сегодня все было как всегда.

Жозефина чмокнула мать в щеку и с места в карьер спросила: что за срочные дела такие? Но та ответила не сразу – сперва приготовила чай, потом неторопливо уселась и, наконец, сказала:

– Я узнала кое-что новое о твоем отце.

– О господи! Только не говори мне, что у него объявился внебрачный ребенок.

– Да нет, вовсе нет.

– А что же тогда?

– Выяснилось, что он написал роман.

– Папа… роман? Ерунда какая-то!

– И тем не менее это правда. Я его прочитала.

– Да он никогда ничего не писал. Даже на поздравительных открытках я всегда видела только твой почерк. И на всех других тоже. И ты хочешь меня уверить, что он написал целый роман?!

– Говорю тебе: это правда.

– Ну, все ясно, знаю я этот метод. Ты считаешь, что я в глубокой депрессии, и говоришь незнамо что, лишь бы встряхнуть меня как следует. Я читала об этом в одной статье; «мифотерапия», вот как это называется.

– …

– Я только не пойму, чем тебе-то мешает, что я все вижу в черном цвете? Запомни наконец, что это моя жизнь, и только моя. Ты вот у нас всегда такая веселая, все тебя обожают за твой распрекрасный характер. Ну и слава богу, а я на тебя не похожа, уж извини! Да, я слабая, пугливая, мрачная личность.

Вместо ответа Мадлен поднялась, взяла рукопись и протянула ее дочери.

– Ну, ты закончила свое представление? Вот он, этот роман.

– И… что же это? Поваренная книга?

– Нет, именно роман. История любви.

– История… любви?

– Да. И теперь ее хотят издать.

– Что-о-о?

– Издать. Подробности я тебе расскажу попозже.

– …

– А сейчас я хочу, чтобы ты поднялась на чердак. Ты уже мельком заглядывала туда, но ничего не искала, а теперь, если покопаешься как следует, может, там и найдется еще что-нибудь эдакое….

Жозефина не ответила, она как завороженная глядела на первую страницу рукописи. Сверху было написано имя ее отца – Анри Пик. А посредине – название:

6

Жозефина долго сидела в немом изумлении, разрываясь между неверием и испугом. Мадлен поняла, что поиски на чердаке начнутся не скоро, – дочь уже погрузилась в чтение первых страниц романа. И это притом, что она вообще читала книги очень редко, а точнее, никогда. Она предпочитала женские глянцевые журналы или желтую прессу. Последним серьезным произведением, которое она удостоила своим вниманием, была книга Валери Триервейлер «Благодарю за этот миг»[18]. Вот этот сюжет был ей очень близок! Она жадно читала исповедь несчастной отвергнутой женщины о том, как та боролась с несправедливой судьбой. Ах, если бы она, Жозефина, могла написать такую же книгу о Марке!.. Жаль, что это ничтожество никого не интересует. Конечно, она считала, что бывшая подруга президента Франсуа Олланда зашла слишком далеко, но эта женщина не заботилась о том, что́ о ней подумают. Рассказ о своих страданиях, как бы он ни походил на месть, стал для нее важнее собственного имиджа. Она была камикадзе любви и предпочла спалить все дотла, вместе со своим прошлым. Только такое острое горе может сподвигнуть женщину на эту предельную откровенность, и Жозефина всем сердцем сочувствовала ей. Она и сама временами переходила эту опасную границу в беседах со своими подругами, надоедая им непрестанными жалобами и интимными излияниями. Такие бурные чувства невольно ведут к искажению действительности, и ненавидимый мужчина становится черным злодеем, монстром, чья жестокость соразмерна лишь с отчаянием покинутой женщины; он существует для нее лишь таким, каким она его описала или представила себе.

Итак, Жозефина увлеченно читала книгу. Она не узнавала в ней голос своего отца, но могла ли она вообразить, что он вообще способен был написать книгу?! Нет. И, однако, то, что она сейчас ощущала, было отзвуком другого чувства, которое ей трудно было определить точно. При жизни отца ей часто казалось, что она не может проникнуть в его мысли. Он казался ей каким-то загадочным, и это ощущение усилилось за последние годы, после того как он вышел на пенсию. Он мог часами сидеть, глядя на море, словно что-то замкнулось в нем. В конце дня он шел в кафе, сидел там за кружкой пива в компании завсегдатаев, но никогда не выглядел пьяным. Всякий раз, как он встречал на улице знакомого, Жозефина замечала, что они особо и не разговаривают – так, перебрасываются какими-то невнятными словами; она была уверена, что эти посиделки в кафе главным образом помогали отцу развеивать скуку. Но теперь ей казалось, что за его умолчаниями и стремлением напрочь отгородиться от мира скрывалась, быть может, поэтическая натура.

Жозефина сказала, что эта история напоминает ей фильм Клинта Иствуда «Мосты округа Мэдисон».

– Чей фильм? Какого еще округа? – удивилась ее мать.

– Ладно, не важно…

– Так ты слазишь на чердак?

– Да.

– Ну давай поднимайся.

– Я прямо опомниться не могу от всего этого.

– Да и я тоже.

– Вот так живешь и не знаешь, что у людей на уме, особенно у мужчин, – вздохнула Жозефина, не в силах забыть хотя бы на пару минут о собственной несчастной судьбе.

Наконец она встала и пошла за скамеечкой, без которой нельзя было подняться на чердак. Встав на нее, она откинула люк и с трудом, согнувшись в три погибели, забралась в этот пыльный закуток дома. Первым делом ей бросилась в глаза деревянная лошадка с гнутыми полозьями, на которой она качалась в детстве. А вот и ее школьный письменный столик. Она и забыла, что родители заботливо сохранили все, относившееся к прошлому. Выбрасывать старую рухлядь было не в их характере. Жозефина нашла всех своих кукол, отличавшихся общей странностью: на них не было никакой одежды, одни только трусики. «С ума сойти, неужели я уже тогда увлекалась нижним бельем?» – подумала Жозефина. Чуть дальше она обнаружила целую стопку кухонных фартуков отца. Вся его трудовая жизнь воплотилась в этих лоскутах материи. А вот и картонки, о которых говорила мать. Она открыла первую попавшуюся и уже через несколько секунд сделала потрясающее открытие.