Джефф уже начинал терять терпение. Обычно она делала все быстро, пожалуй, слишком быстро, но сегодня не могла удержать своих мыслей. И если бы Мириам не возбудилась, ее любовник мог отбросить вежливость и отправиться в погоню за собственным удовольствием. Она попыталась сосредоточиться на себе, двигаясь в такт его языку. Еще немного – и она наконец дошла до финала. Оргазмы с Джеффом напоминали ей рекламу с Эллой Фицджеральд. Она словно вибрировала от напряжения, пока в конце концов не сломалась. Теперь она была абсолютно беспомощна, не могла даже пошевелиться, но Джефф привык к этому. Он уложил ее, будто тряпичную куклу, так, как ему было надо, и почти насильственно приступил к делу, пока тоже не кончил.

Что теперь? Обычно они просто одевались – точнее, надевали то, что успели снять, – и возвращались к работе либо ехали домой. В общем, каждый продолжал жить собственной жизнью.

Джефф вынул бутылку вина из пластмассового ведерка.

– Нет штопора, – сказал он, удивившись собственному просчету.

Небрежно, словно делая это уже не в первый раз, он отбил горлышко о край раковины и наполнил два стакана, параллельно вылавливая осколки стекла.

– Мне понравилось трахать тебя в постели, – улыбнулся Джефф.

– Наш самый первый раз тоже был в постели, – заметила Мириам.

– Это не считается.

«Почему нет?» – подумала женщина, но задавать этот вопрос вслух не стала. Их первый раз был в доме клиента, и нарушение чужой собственности, которую им доверили, казалось более вопиющим, чем сама измена. Когда Джефф попросил ее подойти посмотреть новое предложение о продаже дома, она знала, что они займутся сексом, но решила прикинуться наивной. «Женщина всегда задает темп», – завуалированно говорила мама Мириам, пытаясь добраться до причины нервного срыва дочери. Мириам нравилось делать вид, будто Джефф полностью контролирует ситуацию, причем так же просто, как контролирует ее тело в постели. Рядом с ним она чувствовала себя легкой, как перышко, чувствовала себя почти ребенком. С возрастом она не набирала вес, но годы все равно действовали на фигуру не лучшим образом. Она игнорировала этот факт, пока не стала обращать внимание на фигуры дочек – невероятно стройные, с узкими бедрами. Их обеих, казалось, можно было сломать пополам, будто спички.

– И что теперь? – спросила Мириам.

– Теперь, в смысле здесь и сейчас? – переспросил Джефф. – Или теперь, в смысле завтра, через неделю, через месяц?

Женщина замешкалась:

– И то, и другое.

– Начнем с того, что сегодня мы еще раз займемся сексом. Может быть, дважды, если повезет. А завтра, пока ты празднуешь в церкви якобы воскрешение Христа…

– Я не хожу в церковь.

– Мне казалось…

– Он не просил меня принимать его веру. Более того, он не хочет, чтобы девочки росли в какой-либо из существующих религий. Максимум несколько несветских традиций, вроде рождественской елки и корзинок с пасхальными яйцами.

Мириам только что нарушила негласное правило, упомянув своих детей, и в комнате повисло неловкое молчание. Она не знала, как поднять тему, которую ей действительно хотелось обсудить. Как мы со всем этим покончим? Если мы встречаемся только ради секса, получится ли у нас разорвать отношения взаимным и безболезненным для обоих способом? Буду ли я скучать по тебе, пока ты будешь искать себе новое увлечение? Или наоборот? Как обычно заканчиваются подобные интрижки?

Позже Мириам поняла, что их интрижка закончилась в тот самый момент, причем самым банальным и решительным образом. Наверное, так было всегда. Над Хиросимой взорвалась ядерная бомба, и люди, которые в то время шли домой из чужих постелей, со страхом увидели грибовидное облако в небе, а через секунду погибли. Цунами смывали с лица земли тайных любовников, поезда увозили прелюбодеев в Освенцим, хоть и не измена была тому причиной, но все же…

Тем не менее это стало частью ее – моментом, к которому она еще не раз мысленно возвращалась. Если в будущем Мириам попыталась бы вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя по-настоящему счастливой, ей пришло бы в голову это теплое вино с осколками стекла и пыльный торговый автомат.

Автобусная остановка на Форест-Парк-авеню была ей более чем знакома. Санни садилась на ней в автобус каждый день, когда ехала в школу, – уже почти три года. Но сегодня она рассматривала ее так внимательно, словно увидела впервые. Остановка выполняла самую обычную задачу – защищала пассажиров от дождя и холода, пока те ждали свой автобус, однако кто-то удосужился покрасить ее так, что она выглядела почти красиво. Крыша была грязно-зеленого цвета – мама хотела покрасить дом в такой же оттенок, но отец сказал, что цвет слишком темный, а он, как человек, близкий к искусству, всегда выигрывал в подобных спорах. Стены остановки были сложены из бледно-бежевого кирпича, а скамейка внутри остановки – такого же цвета, как крыша.

Местные мальчишки, неравнодушные ко всем аккуратным и чистым постройкам, изрисовали все стены грубыми граффити. Потом кто-то, похоже, пытался их отмыть, но несколько наиболее упрямых ругательств и рисунков не пожелали так просто сдаваться. Хизер мрачно посмотрела на них.

– Они когда-нибудь… – начала она.

– Нет, – резко оборвала ее Санни. – Они ко мне больше не лезут.

– Правда? – Голос младшей из сестер звучал так, словно ей было почти жаль старшую.

– Эти ребята не любят меня после той истории с автобусом.

– Но они ведь не здесь живут, – заметила Хизер. – А эти граффити нарисовали те, кто живет в этом районе, разве нет?

– Но я здесь единственная, кто ходит в Рок-Глен. А все остальные младше или старше меня, причем намного. В этом-то и была вся проблема, помнишь? «За нами правда, но за ними сила». Побеждают те, кого больше.

Устав от этой семейной истории, не имевшей к ней никакого отношения, Хизер села на скамейку, раскрыла сумочку и принялась изучать ее содержимое, напевая что-то себе под нос. Автобус должен был прийти не раньше чем через пятнадцать минут, но Санни решила выйти пораньше, чтобы случайно не опоздать на него.

Битва за маршрут школьного автобуса стала для Санни первым столкновением с вопиющей несправедливостью, уроком о том, что деньги порой имеют больший вес, чем здравый смысл. Большинство учеников школы Рок-Глен жили далеко от Форест-Парк-авеню, в нескольких кварталах оттуда, на Гаррисон-бульвар. Они могли выбрать абсолютно любую школу, но во всех тех, что были поблизости, учились только негры, так что родители выбирали для своих чад Рок Глен на самом юго-западе города, куда ходили в основном белые. Эти же родители наняли на свои деньги частный автобус. Остановка Санни, крошечный комплекс на Форест-Парк-авеню, была последней остановкой утром, по дороге в школу, и первой – днем, на обратном пути. И два года это всех устраивало. Но потом почему-то перестало.

Прошлым летом родители тех, кто жил дальше всех от школы, начали жаловаться, что их дети приезжали бы домой гораздо раньше, если бы автобус не заезжал на Форест-Парк-авеню за Санни. «Почему из-за нее одной должны страдать все остальные?» – говорили они и грозились найти другую автобусную компанию, а на этом автобусе пусть Санни катается сама. Ее родители были потрясены этим, но не смогли ничего поделать. Если они хотели продолжать пользоваться услугами данного маршрута – а они хотели, учитывая, что и мать, и отец работали, – им пришлось пойти на компромисс: маршрут изменили только во второй половине дня. Так что теперь Санни каждый день смотрела, как пролетает за окном ее район, пока автобус стремительно мчится вперед, чтобы высадить школьников в обратном порядке, и только затем возвращается на Форест-Парк-авеню. Учитывая, что их семьи победили в этом противостоянии, другие ребята должны были успокоиться, но Санни вскоре поняла, что все не так просто. Они невзлюбили ее больше, чем когда-либо, потому что ее отец с матерью чуть ли не называли их родителей расистами. «Любительница ниггеров, – шипел на нее какой-то старшеклассник. – Ты и твои родители – любители ниггеров!» Она не понимала, что в этом плохого, но слова его звучали очень оскорбительно.