Если бы все и правда было так просто, если бы весь успех зависел только от того, чтобы приходить на работу пораньше, уходить попозже и усердно работать в течение дня! У Мириам было слишком мало практического опыта в профессиональной сфере, чтобы понять, насколько трогательно наивными были ее взгляды. Она до сих пор верила в такие пословицы, как «Кто рано встает, тому бог подает», «Тише едешь – дальше будешь» и им подобные. Опять же, если бы не эта ее вера, она никогда бы не согласилась с планом Дэйва открыть магазин – потому что для этого ему пришлось уйти с государственной службы, работы, которая практически гарантировала ему ежемесячное жалованье до конца жизни. В последнее время он стал часто задаваться вопросом, понимала ли Мириам, что в любом случае она осталась бы в выигрыше. Магазин либо помог бы им разбогатеть, либо дал бы ей возможность всю жизнь попрекать Дэйва. Она дала ему шанс, а он облажался. И с тех пор каждое их противостояние вырастало бы из невысказанного «Я в тебя верила – ты все испортил». Неужели она все это время надеялась, что он потерпит неудачу?

Вряд ли, Мириам ведь не макиавеллистка. Дэйв не сомневался в ее честности. Его жена была самым честным человеком из всех, кого он знал, и она доверяла всегда, когда ее доверие было необходимо. Она всегда признавала, что не видела потенциала в доме на Алгонкин-лейн, разросшемся за счет пристроек запущенном фермерском домике, ставшем жертвой нескольких архитектурных оскорблений – купола и так называемой веранды. Дэйв восстановил первоначальный облик дома, создав простую и органичную постройку, сильно выделявшуюся на фоне ее огромного запущенного двора. Люди, приходившие к ним домой, постоянно восхищались его вкусом. Они тыкали пальцами на привезенные им из путешествий вещи, выспрашивали цену и утверждали, что, если Дэйв откроет свой магазин, они будут готовы заплатить за них в пять, десять, а то и в двадцать раз больше.

Дэйв всегда принимал эти слова за чистую монету. До сих пор принимал. Правда, вряд ли те комплименты были сказаны из обычной вежливости, потому что он никогда не вдохновлял людей на подобные проявления симпатии. Как раз наоборот, Дэйв притягивал только трезвую горькую истину и агрессию, замаскированную под честность.

На их первом свидании Мириам сказала ему:

– Слушай, ненавижу это говорить, но…

Ему было не привыкать к таким вступлениям, но все же его сердце в тот момент ушло в пятки. Он думал, что стройная юная девушка с канадскими манерами и произношением согласных совсем не такая, как все. Они вместе работали в государственном департаменте бюджета и финансов: Дэйв – аналитиком, Мириам – машинисткой. Ему потребовалось три месяца, чтобы только пригласить ее на свидание.

– Я слушаю, – сказал он.

– Это насчет твоего дыхания.

Дэйв рефлекторно закрыл рот рукой, как Адам прикрывал наготу, когда вкусил запретный плод. Но Мириам погладила его по второй руке.

– Нет-нет-нет, мой отец работает дантистом. В этом нет ничего страшного.

И она оказалась права. Познакомив его с зубной нитью, «Стимудентом» и, наконец, десенной хирургией, Мириам избавила Дэйва от жизни, в которой люди отшатывались от него или немного отступали назад во время разговора. Только тогда он понял, почему они втягивали подбородки и опускали носы. От него воняло. Они старались не дышать. Он не мог избавиться от мысли, что эти двадцать пять лет жизни, зловонные двадцать пять лет, как он их называл, нанесли ему непоправимый ущерб. Когда ты четверть века вынужден наблюдать, как люди в ужасе от тебя шарахаются, можешь ли ты еще надеяться, что тебя снова примут с распростертыми объятиями?

Дочери стали его единственным шансом начать все с чистого листа. Ведь даже Мириам знала пахучего Дэйва, пусть и недолго. Он так долго был примером для подражания для своих девочек, что имел глупость верить в то, что они никогда от него не устанут. Но Санни теперь, похоже, стеснялась его, считая ходячим воплощением пуканья и отрыжки. А Хизер, преждевременно, как всегда, уже подражала прохладному отношению сестры к отцу и иногда даже в разы превосходила ее. Но хотя сестры и пытались держать его на расстоянии вытянутой руки, они не могли помешать ему больше узнавать об их жизни. Ему порой казалось, что он жил внутри их голов, видел мир их глазами, переживал вместе с ними все взлеты и падения. «Ты не понимаешь», – все чаще и чаще огрызалась Санни. Но проблема заключалась как раз в том, что он все понимал.

Взять эту ее новую страсть к торговым центрам. Санни думала, что Дэйв ненавидел моллы из-за того, что они делали акцент на ширпотребных товарах – прямой противоположности его магазинчику, где продавались только единственные в своем роде вещи ручной работы. Но на самом деле ему не нравилось то влияние, которое моллы оказывали на Санни. Они манили ее так же, как сирены манили к себе Одиссея. Он знал, что она там делала. То же самое, что и он делал в свои подростковые годы, прогуливаясь по деловому району Пайксвилля вдоль Реистерстаун-роуд, надеясь, что хоть кто-то, кто угодно, обратит на него внимание. Он был очень странным пареньком, сыном матери-одиночки, в то время как у всех остальных были оба родителя, ничтожным протестантом в районе, где жили в основном зажиточные еврейские семьи. Его мать работала официанткой в старом ресторанчике «Пимлико», так что их материальное благополучие напрямую зависело от щедрости отцов его одноклассников, мужчин, которые в конце трапезы оценивающе смотрели на мать Дэйва и думали, сколько оставить ей на чай, двадцать пять центов или целых пятьдесят. А ей важна была каждая монетка. О нет, никто открыто не насмехался над их бедностью! Видимо, все считали, что они того не стоили, и это казалось на порядок хуже.

А теперь и Санни жила почти такой же жизнью. Отец всей душой сочувствовал ей. И если для юноши отчаяние – штука весьма безотрадная, то для девочки она попросту опасна. Дэйв очень сильно переживал за старшую дочь. Когда Мириам пыталась успокоить его страхи, он хотел сказать: «Я знаю. Я знаю. Но ты никогда не поймешь, о чем думает мужчина, когда видит девушку в обтягивающем свитере, никогда не поймешь, насколько гнусные и непреодолимые желания возникают у него в голове». Но если он скажет это Мириам, она может спросить, какие желания возникают в его голове каждый день, когда он видит старшеклассниц, проходящих мимо его магазина в булочную, молочный магазин или пиццерию.

Не то чтобы он хотел каких-то отношений с подростками – дело было совсем не в этом. Иногда он сам хотел быть подростком или хотя бы двадцатилетним парнем. Он хотел свободно бродить в этом новом мире, где девушки ходят с распущенными волосами, а их груди прыгают при ходьбе, обтянутые футболками со всякими принтами. Свободно блуждать и глазеть, не больше. Когда он работал госслужащим, ему доводилось видеть, как некоторые коллеги поддавались своим желаниям. Даже в сером отделе бухгалтерского учета мужчины внезапно начали отпускать бакенбарды и покупать модную одежду. А через десять месяцев – серьезно, Дэйв установил закономерность, что стоит мужчине отпустить бакенбарды, как ровно через десять месяцев он разводится со своей женой, – они покидали свои семьи и переезжали в новые квартирные комплексы, искренне объясняя это тем, что дети не могут быть счастливы, если их отцы несчастны. «Ну-ну!» – фыркнула бы Санни в ответ на это. Но Дэйв, выросший без отца, никогда бы не позволил своим дочерям пройти через такое.