Он ничего не должен говорить. Что бы он ни сказал, она в ответ только накричит на него, не слушая. Она как раненое животное. Подойди поближе, и она глотку надорвет; попытайся уйти, и она завопит, моля о помощи.

Кавасима, не говоря ни слова, приложил палец к губам: «Ш-ш-ш-ш!» Он помнил, что он чувствовал в первое время в приюте, когда каждый взрослый, который подходил к нему с улыбкой и добрыми словами, казался врагом. «Сейчас-то они выглядят милыми, — говорил он себе, — но рано или поздно мне от них достанется, и я сам не догадаюсь, за что». Ребенком Кавасима никогда не понимал, что именно в нем сердит взрослых, но он знал, что быть ими совершенно отвергнутым и покинутым — это даже страшнее, чем подвергаться непредсказуемым нападениям с их стороны. Все, что выучил он за немногие годы, проведенные на земле, — это что он бессилен, неспособен выжить сам по себе и что все люди, с которыми он общается, кажется, презирают его. По собственному опыту он знал, что не может подойти к этой девушке, и что бросить ее не может, и что он должен прямо обращаться к ней и даже отвечать на ее вопросы. «Она молит о помощи, но не может подпустить своего спасителя. Потому-то она и смотрит на меня так, следя за каждым моим движением».

Когда он приложил палец к губам, девушка внимательно посмотрела на него и опустила руку, сжимающую нож. Кавасима медленно снял перчатки и опустил их в бельевую корзину возле двери. Он показал ей руки, как будто говоря: «Успокойся. Успокойся. Я не причиню тебе зла». Не поворачивая головы, он заглянул в ее открытую сумочку, стоявшую рядом с раковиной. Там лежали косметичка, записная книжка и маленький конвертик, из тех, в которых в больницах раздают лекарства. На конвертике, поверх напечатанного текста, гласившего: «Клиника Сирояма, доктор Ясихиро Сирояма, директор», от руки было написано имя Тиаки.

Кавасима не должен непосредственно обращаться к ней, даже отвечать на вопросы, поэтому он нуждался в неком посреднике. Он снял со стены телефонную трубку и прижал ее к уху, прикрывая второй рукой микрофон (не хватало еще в самом деле связаться с гостиничным оператором!).

— Алло? — заговорил он. — Да, все в порядке. Тиаки Санада здесь со мной.

Через плечо он посмотрел на девушку. Рука с ножом все еще была опущена, и Тиаки внимательно следила за ним, пытаясь понять, что происходит. В первую очередь надо отнять у нее этот нож.

— Она все еще не доверяет мне. Я полностью на ее стороне. Я никогда не причиню ей вреда, но она еще этого не понимает.

В первую минуту, когда этот человек вошел в ванную, Тиаки почувствовала, как на ее лице расцветает улыбка. «Это, должно быть, он, — думала она, — тот, кто однажды увез меня в больницу». Когда она начала бить себя ножницами в бедро, у нее, как обычно, не было никакого представления о том, где она и что с ней, и уж конечно она не чувствовала никакой боли. Вынув маленькие ножницы из складного ножа, она помнила, что хотела как-то с ними позабавиться, но не помнила, как именно. Хотя что она собиралась делать, Тиаки как раз помнила. То, что делала всегда, когда ей являлось это лицо — лицо Сама-знаешь-кого в белой рубашке. Она не знала, кто она такая. Но имя свое она знала, потому что Сама-знаешь-кто шептал ей его прямо в лицо. «Тиаки. Меня зовут Тиаки.

Я — кто-то, кого зовут Тиаки. Он так зовет меня, и он меня облизывает, так что нет никаких сомнений: я — Тиаки».

Но кем она была? И где она была? Вот вопрос, но ответ не так уж и важен. Важно то, что она заслужила наказание. А тот, кто знал, что она заслужила наказание, тот и был ей. Тиаки — просто имя. Ничего в нем нет. Ти-а-ки — три пустых слога. «Умри», — сказал голос. И это была она, действительно она: двигались ее губы и ее собственный голос произносил слова. Она приказывала себе умереть: это все, на что она была сейчас вправе. «Почему ты не умираешь, Тиаки? Почему ты не падаешь мертвой?»

«Как горда я была бы, если бы смогла в самом деле убить себя, — думала она. — Ударить себя в бедро и слышать, как протыкается кожа. Будто сосиску протыкаешь вилкой. Но потом все скрывает туман, и ты попадаешь в больницу. Кто-то всегда меня туда доставляет. Кадзуки говорил, что это он увез меня туда в последний раз, но это неправда. Это кто-то, кого я прежде не видела, и это точно не Сама-знаешь-кто. Все, что мог делать Сама-знаешь-кто, — это облизывать меня и кричать на всех ни с того ни с сего. Я всегда хотела встретить его, того, кто доставляет меня в больницу. Я всегда хотела увидеть его лицо, но не думала, что это взаправду случится. Это кто-то совсем особенный, необыкновенный. Встретить такого человека непросто.

И все-таки этим человеком может быть именно он. Я так и думала, когда он отворил дверь ванной, но, конечно, уверенности не было никакой. Может, это кто-то совершенно другой. Дурной человек. Кто-то, кто ненавидит меня и хочет от меня избавиться. Но когда я спросила его, кто он, он не ответил. Это хороший знак. Плохой человек что-нибудь соврал бы. По крайней мере, я знаю, что он не лжец. А сейчас он назвал мое имя кому-то в трубке. Куда он звонит? В больницу?»

— Да, Тиаки здесь. Она больна. Я хочу помочь ей, но она мне все еще не доверяет. Что? Вот как? Сейчас дам ей трубку.

Человек протянул ей трубку Она неуверенно встала на ноги, и кровь, скопившаяся ь ранах, залила ее ногу.

В тот момент, когда девушка коснулась телефонной трубки, Кавасима сделал резкое движение. Правой рукой он схватил ее за запястье, а левой разжал пальцы. Перочинный нож упал на пол. Девушка несколько мгновений смотрела на руку, сжимающую ее запястье, и затем внезапно стала извиваться, пытаясь ударить и укусить его. Ударом ноги Кавасима отшвырнул нож в дальний угол ванной. Он обошел девушку сзади и обхватил ее мокрое тело, прижав ее руки к бокам. Она смотрела него через плечо широко раскрытыми дикими глазами, открыв рот. глубоко и хрипло дыша.

Кавасима закрыл ее рот левой рукой, прежде чем она успела закричать. Она была такой маленькой, что ему хватило одной правой руки, чтобы более или менее обездвижить ее. Она била его по голеням голыми пятками, но слабенько, и он едва чувствовал удары. Проблема была в его руке, закрывавшей ее рот. Скаля зубы, как загнанный пес, девушка норовила вонзить зубы в основание его среднего пальца. Она кусалась так сильно, как только могла, скосив глаза, скривив лицо, ее зубы уже вонзились в мясо и достали до нерва. Болезненный озноб охватил все тело Кавасимы, но он поборол искушение отдернуть руку и начал шептать ей в ухо:

— Все хорошо. Все хорошо, все хорошо… Я никогда не сделаю тебе плохо, я не сделаю тебе больно…

«Это не моя боль», — мысленно твердил он; но это не помогало — палец чертовски болел. Ну он покажет этой девчонке! Она заслужила удар ножом для колки льда и получит его, как только успокоится.

— Не сердись, — нежно шептал он. — Только не сердись. Не злись, и все будет в порядке. Все будет в порядке, да? Все в порядке… Не надо бояться. Нечего бояться.

Голос этого мужчины был глубоким, мягким и милым, но мужчина не отпускал ее, и все, что Тиаки могла подумать, — кто-то пытается ее удержать в своей власти. Во рту было липко от крови; у крови был медный привкус. Голос, говоривший ей в ухо: «Не сердись», твердил это все время в одной тональности и с одинаковой громкостью. «Не сердись. Все будет в порядке. Не надо бояться. Нечего бояться».