Смерть при БДН более спокойная. Могу ли я рассказать о том, что увидит ваша семья?

Он сосредоточенно слушает мой рассказ о том, что мы видим, когда люди умирают.

― Это удивительно, — медленно говорит он. — Это просто потрясающе. Так я могу спокойно глотать?

― Ну на самом деле нет, — напоминаю я ему. — Потому что часть пищи попадает не в то горло, и это разрушает легкие. Но если вы ничего не имеете против повреждений легких и хотите продолжать получать удовольствие от еды, я бы сказала, что у вас есть шанс.

Он все еще внимательно меня слушает, и теперь мы сотрудничаем, хотя вначале казалось, что спорим.

― Я бы сказала, что есть и большее количество вариантов. Можно установить специальный зонд, идущий прямо в желудок через брюшную стенку, чтобы вы получали жидкую пищу, не уставая прожевывать и глотать каждую порцию. Но если решите, что он вам больше не нужен, будете вправе отказаться.

Эрику, человеку, который все решает, есть над чем подумать. Я оставляю его одного. На неделе я узнала, что он собирается установить гастростому и отправиться домой сразу же, как только Грейс научится его кормить. На этом наше знакомство закончилось бы, если бы не Рождество.

Дома он в основном питался через трубку, но маленькие порции пищи, приготовленной Грейс, глотал самостоятельно, чтобы получать удовольствие от еды. У него часто случались приступы кашля после глотания, но Эрик считал, что оно того стоило. Когда его настигла очередная легочная инфекция, он отказался ехать в больницу, но согласился на хоспис, где снова был поставлен перед выбором и снова предпочел антибиотики.

Настроение Эрика было на нуле. Он сказал одной из медсестер, что чувствует себя обузой для Грейс и хочет умереть. Несмотря на это, он хотел дожить до Рождества. Противоречие налицо, но сестра поняла его задумку. Эрик понимал, что если умрет сейчас, даже в ближайшие дни, у его семьи не будет времени, чтобы восстановиться до Рождества. Прием антибиотиков стал частью плана по контролю смерти. Все его планы прекращения жизни потерпели крах, и тогда он решил ее продлить.

Желание пациента умереть нужно уважать. Но порой люди сами не понимают, от чего отказываются — и два дня могут кардинально изменить ситуацию и помочь многое переосмыслить.

Сестра спросила Эрика о крайнем сроке, Рождестве, и увидела полную картину его любви к семье — в подготовке к празднику, выборе подарков, украшении ели, песнях, семейных историях, с каждым годом все более преувеличенных. Это было время, когда все были благодарны за то, что были семьей. Эрик хотел еще раз пережить этот опыт.

Когда сестра пересказала этот разговор в отделении, врачи оказались перед дилеммой. Эрик вряд ли протянет дольше, чем до середины ноября: мышцы его грудной клетки становились все слабее, дыхание во время сна все чаще прерывалось, и было решено подключить его к аппарату искусственной вентиляции легких. У него не было шансов. Вот только бы Рождество наступило раньше...

Когда мы предложили Эрику отметить Рождество раньше, он усмехнулся.

— Должна быть ель. — сказал он.

У всех было праздничное настроение — поставили ель, накрыли льняной скатертью стол, поставили фарфоровую посуду, бокалы, на подоконнике хосписа развесили носки для подарков. В ветреный осенний вечер приехала вся семья в рождественских свитерах и нарядной одежде, захватив с собой подарки и музыкальные инструменты. Эрик встретил их у входной двери в кровати — ее вместе с кислородным баллоном и трубками везли две сестры в колпаках Санты. Все отправились в тренажерный зал, который выглядел как пятизвездочный ресторан. Те, кто не дежурил, встречали семью в официальных нарядах, подавали индейку и подлив. Аппарат искусственной вентиляции легких на время отключили, и Эрик смог попробовать превосходный пудинг. После ужина слушали музыку, с вечеринки доносились рождественские песни и смех.

Два дня спустя Эрик позвал меня. Он сказал, что хочет прекратить прием антибиотиков.

― Я готов умереть, — сказал он, — это мой шанс. Я рад, что не сделал этого раньше, было бы слишком рано, я бы столько всего пропустил. Никогда не думал, что смогу жить совершенно другой жизнью.

Он закрыл глаза. Думая, что пациент устал, я поднялась и хотела уйти. Он попросил меня сесть и послушать.

― Это важно, — сказал он. — Люди должны это понимать. Вы должны понять. Я хотел умереть до того, как произойдет что-то, чего не смогу вынести. Но я не умер, и все то, чего так боялся, произошло. Но оказалось, что я могу с этим справиться. Я хотел эвтаназии, но никто не смог этого сделать. Но если бы мог, когда бы я попросил о ней? Скорее всего, слишком рано, и я бы пропустил Рождество. Поэтому я рад, что этого не случилось. Я изменил свое мнение и хотел сказать вам об этом. Я был зол на вас за то, что вы часть системы, а система говорит «Нет» содействию в умирании. Но вы не говорите «Нет» смерти, вы говорите «Да» жизни. Теперь я понял. Я учитель, и вы должны рассказать об этом остальным, потому что я уже не смогу.

И я удалилась из кабинета директора.

По сути, пневмония Эрика вылечивалась, но он стал слишком слаб. На следующий день после нашего разговора он все время спал и не мог говорить. Еще через день он не пришел в сознание. Окруженный семьей и с рождественской елью в углу своей палаты, он ушел из жизни очень спокойно, без удушья, проведя прекрасное Рождество.

Отрицание — эффективный психологический механизм преодоления стрессовых ситуаций. Выбирая не верить в то, что происходит нечто плохое, человек может полностью избежать стресса. Сложности появляются, когда становится все труднее игнорировать очевидные факты: если человек не воспринимает неприятную информацию совсем, она не имеет на него никакого эмоционального влияния. И если в определенный момент механизм отрицания перестает работать, человек оказывается абсолютно раздавленным действительностью.

Для семьи бывает необычайно сложно жить с тем, кто отрицает существование неоспоримой правды.

Как должны действовать профессионалы, если времени на преодоление этой ситуации не остается?Должны ли мы поддерживать иллюзию, будет ли это ложью или уважением выбора пациента?

В одноместной палате хосписа, заставленной открытками, заполненной подушками и накидками из дома, медленно ходит молодая женщина с пылающей гривой рыжих волос. Мать бережно помогает ей сесть на стул, покрытый ярким одеялом, а муж и отец настороженно смотрят на это с небольшого дивана. Она гладит рукой мягкую шерсть, с ее губ срывается бормотание.

― Потрогайте, какая мягкая! Это альпака. Помнишь, как твой брат вернулся с ней из Перу, Энди? Когда мне станет лучше, мы с ним поедем в Перу, он знает все лучшие места. Я хочу увидеть эти храмы солнца. У их бога копна волос. Он похож на меня! Я могла бы быть богиней солнца...

Она не может найти себе места. Встав на ноги и чуть не упав (распухшая правая нога не справляется с задачей), она ускользает от беспокойного внимания матери и хромает к кровати. Она смотрит на диван, где тихо сидят ее отец и Энди.