– Ну что, как ты это сделаешь?

– Подсадишь меня, я на лоджию влезу и постучу ей в окошко.

Он засмеялся. Мне легко с ним – его мои вредилки забавляют. Другой бы ужасался или осуждал, а он просто подсадит меня на лоджию.

– Тут главное – никого по дороге не встретить, иначе сюрприз не получится.

Он прав – тишина стоит невероятная, сгустился туман, и искусственная кровь, которая начала уже подсыхать на мне, снова влажно заблестела. В общем, вкупе с нашлепкой вид у меня тот еще, и если сейчас кто-нибудь заорет с перепугу, узрев эту красоту, сюрприза может и не быть.

– Вот ее лоджия.

– Вижу. – Мирон смотрит на меня с веселым ужасом. – Видок, конечно, инфарктный. Не ровён час – помрет она с перепугу.

– Ничего ей не сделается, вот увидишь. Ну нельзя же такой случай упустить!

– Нельзя.

У свекрови две комнаты, выходящие на разные стороны дома. Одна лоджия застеклена, там она держит картошку и консервацию, а та, которая из гостиной, стоит как есть, летом свекровь на ней сушит белье или сидит, болтает с соседками.

– Подсади меня.

В комнате горит свет и слышно, как работает телевизор, – свекровь, когда сидит дома, любит коротать вечера в гостиной. Свет приглушенный – значит, включен ночник. Что ж, это к лучшему. Мирон взял меня за бедра и приподнял, я встала на бортик лоджии и перелезла внутрь. Здесь пусто, только в углу свалены деревянные ящики.

Я заглядываю в комнату. Свекровь разговаривает по телефону. Что она говорит, не слышно из-за работающего телевизора. Но вот она отложила сотовый, поднялась, приставила к серванту стул и тяжело взгромоздилась на него. Что-то ищет на антресолях, достала какой-то пакет… Ага, это она деньги взяла – видимо, решила пересчитать.

Неуклюже оттопырив свою монументальную задницу, она слезла со стула, прижимая к груди пакет, – это понятно, дороже денег для нее только сын. Неужели все-таки пересчитать решила? Вот дура, все же знают, что считать деньги после захода солнца – плохая примета, к нищете.

Я осторожно постучала в окно. Видимо, орущий телевизор глушит мое тихое потустороннее царапанье, и я стучу более ощутимо – свекровь услыхала посторонний звук и зажгла верхний свет. Отлично, увидит меня во всей красе. Тем временем я постучала снова, и свекровь, близоруко прищурившись, зашарила в поисках очков. Я стучала снова и снова, и мамаша Виктора, водрузив на нос очки, отдернула занавеску.

И увидела меня. То, что полицейские падали в обморок от моего вида, о чем-то говорит.

Челюсть у нее отвисла и заходила из стороны в сторону. Глаза выпучились и, вероятно, упали бы на пол, если бы не очки. Она явно хочет заорать, но в зобу дыханье сперло. Я грустно протянула к ней окровавленные ладони, глядя на нее единственным глазом, и она, как-то странно хлюпнув, исчезла из поля зрения.

Сзади раздалось приглушенное хрюканье – это Мирон не смог отказать себе в удовольствии созерцать спектакль. Мы заглядываем в комнату – свекровь лежит на полу, вокруг нее разлетелись купюры.

– Говорил же тебе – помрет баба.

– Она жива, смотри, дышит. Поехали отсюда.

– И то.

Он слезает с лоджии и протягивает мне руки.

– Иди сюда. Осторожно…

Только сейчас я ощутила, как сильно устала. Он принял меня на руки и понес к машине.

– Я и сама дошла бы.

– Дошла бы, конечно, только так быстрее будет, да и устала ты.

– Устала. Но ты рубашку измажешь, я же вся в этой гадости.

– А черт с ней, с рубашкой.

Он усаживает меня в машину и садится сам. Тихо смеясь, мы выезжаем на узкий мост, минуем остров и сворачиваем туда, где притаились улицы частного сектора.

– В ванную хочу ужасно. Вот, блин, а во что же я переоденусь? Мне завтра на новую работу. Ты знаешь, что я сегодня рекламировала йогурт?

– Олька говорила. Ты молодец, Лина. Дома халат наденешь, а насчет другой одежды не беспокойся, я сегодня по магазинам проехался и купил тебе того-сего.

– Ты? Мне? Купил одежду?!

– И белье, и пару туфель. Надеюсь, окажутся впору. Ты же завтра в солидный офис пойдешь, нельзя выглядеть как хиппи. Ты вообще одеваешься несуразно. Молодая, красивая девушка, что это за унисекс вечно на тебе? Пальто это, где ты его откопала? Почему никогда не надеваешь юбку, туфли на каблуках? В общем, надо все менять.

Я от удивления лишилась дара речи.

Никогда ни один мужчина на свете не покупал мне… да ничего не покупал. Виктор вообще считал, что подарки – это глупость, деньги лучше отложить на черный день. Любопытно, как быстро у него черный день настанет.

– Все, выходи, приехали. Погоди, возьми пакеты из багажника.

Я наклоняюсь над багажником, а Мирон выходит из машины. Кто-то вдруг оказывается совсем рядом, и Мирон падает, а напавший поворачивается ко мне, он двигается быстро, он уже прямо передо мной, и я вижу круглые от ужаса глаза – ах да, я же до сих пор в прикиде трупа. Человек инстинктивно отшатнулся, а я вне себя от злости хватаю огнетушитель, валяющийся в багажнике, и с силой бью напавшего по голове. Икнув, он падает, как подкошенный, а я наклоняюсь над Мироном.

У него течет кровь, я не понимаю откуда.

Я достаю телефон и набираю номер Ольги. Только она может сейчас помочь, потому что она знает, кто такой Мирон.

Напавший на нас шевелится, и я снова бью его по голове огнетушителем. Я бы хотела ударить его еще и еще, но понимаю, что это неправильно, и ощупываю Мирона. И не чувствую его дыхания.

Совсем.

– Раненый там.

Очень высокий мужик с огромными ручищами отскочил от меня. Ну да, зашел – а тут труп. Блин, надо бы умыться.

– А…

– Это грим. Доктор, идите в дом, там вас Оля встретит.

Мы перенесли Мирона в дом – немудрено, что я не чувствовала его дыхания, ранен он серьезно, кровь мы остановили, но и только. Ольга позвонила, видимо, этому огромному человеку. Он приехал очень быстро, словно ждал вызова, и мне было велено встретить его. Ну а я что – я встретила. Я же не виновата, что до сих пор в гриме, который наложили заботливые ребята из полиции. Мне совершенно некогда было умыться. А поскольку я устала, то прикорнула в плетеном кресле на веранде, и док посчитал, что я и есть потерпевшая. Любой бы на его месте так решил.

Раненый Мирон лежит в доме, мы раздвинули стол в спальне, уложили его и притащили все лампы, какие нашли, – врачу нужно много света. Мирон так и не пришел в себя, и я не могу на него смотреть. Но я рада, что он жив, потому что какое-то время думала, что его убили.

А если его из-за меня ранили? Например, его коллеги узнали, что он нарушил какие-то правила их внутреннего распорядка… есть же у них правила, не может быть, чтоб не было. А Мирон их нарушил, все до единого. И они решили, что их профессия не может нормально развиваться, если он подает дурной пример молодым специалистам. Вот и решили его исключить из своих рядов.