– Дурак! – вскрикнула Флавия.

– Самый лучший возраст – это тот, в котором мы не считаем наши годы, – сказал Гоцци.

– То есть тогда, когда нас нет? – спросил Гримани и, заметив, что больше никто не понтирует, продекламировал:

– Нет, мессер Гримани. Жить надо, – серьезно сказал Молин.

– Ладно, эта пустая метафизика ни к чему нас не приведет. Если никто больше не понтирует, господа, я предлагаю завершить нашу игру и заняться более существенными делами, – Гримани взволновался, заметив, что Нана куда-то исчезла.

– Я пас, – сказал Дзагури.

– Я тоже, – одновременно вздохнули Гоцци и Молин.

– А я еще не закончил, – твердо произнес Казанова, почесывая ногтями стол.

– Вы? – удивился Гримани. – Вам не кажется, что сегодня не Ваш день?

– Как Вы сами только что сказали, еще не вечер, – Казанова напряженно посмотрел на банкомета.

– Ваш взгляд меня беспокоит, мой друг. Последний раз, когда Вы так на меня смотрели, Вы мне проиграли приличную сумму.

– Так почему же Вы тогда беспокоитесь?

– Потому что мой кредит Вам не неограничен.

– Все знают, что я долги отдаю.

Игроки за столом кивнули.

– Честь – это одно, но ваше положение – это совсем другое. Из чести серебро не чеканят.

– Будьте любезны, стасуйте карты.

Гости в зале поднялись с диванов и окружили стол. Куртизанки повисли на мужских плечах. За ними встали официанты с горевшими трехсвечниками. Дзагури, Гоцци и Молин тревожно взглянули на Казанову.

– Джакомо, может быть, не надо горячиться, а? – мягко предложил Дзагури, который знал, что, когда Казанова играл один на один с банком, он делал немалые ставки. – Ведь ты же знаешь, что лучше…

– Пьетро, не беспокойся, я не забыл про наш…

– Я не об этом! Про это ты можешь забыть! Я сейчас думаю о Франческе. Понимаешь?

– Так, мы играем? – Казанова настаивал, не внимая словам Дзагури и пронизывая Гримани своим тяжелым нетерпеливым взором.

– Хорошо, Джакомо. Мы играем, – спокойно ответил Гримани, тасуя колоду. – Но я Вас предупреждаю: я не буду метать на Ваши кабалистические обещания, как в прошлый раз. Извольте показать мне настоящие скеи![27]

Казанова положил шесть цехинов на десятку. Дзагури сморщился, уже давно заметив, что Казанове весь вечер не везло. Он прекрасно знал положение своего друга. Он знал, что одна трехмесячная квартплата Казановы составляла девяносто шесть лир, что равнялось почти пяти цехинам, и что, кроме себя, ему надо было кормить и одевать Франческу, ее мать, сестру и больного брата и покупать последнему лекарства.

Гримани стал метать. Направо легла четвертка, налево валет. Гримани метал дальше. Направо выпала девятка, налево дама. Талия продолжалась. Направо банкомет положил короля, налево… десятку.

– Voila! – вскрикнул Казанова.

– Je suis très content, mon cher[28], – Гримани улыбнулся.

Он взял шесть цехинов и дал их понтеру. Казанова их поставил вместе со своими шестью на валета.

– Двенадцать цехинов на валет? – уточнил банкомет.

– Да.

– С новой тальей?

– Нет, закончим эту.

– Воздержись, пока находишься в выигрыше, – посоветовал Дзагури Казанове.

Гримани метнул следующую пару: справа туз, слева король. Потом еще одну: справа туз, слева пятерка. Еще одну: справа валет, слева валет.

– Ровно, – он сказал без эмоций, забирая себе шесть цехинов.

Казанова посмотрел на колоду, а потом на Дзагури, который умоляющими глазами просил его остановиться. В зале царила тишина.

– Еще, – сказал Казанова, добавляя восемь цехинов к шести лежащим на столе и ставя общую сумму на даму.

Он знал, что для Гримани эта сумма была ничтожной. В далеком прошлом для него самого она была бы абсурдной, поскольку он когда-то свободно ставил и в десять, и в пятьдесят, а однажды даже и в сто раз больше.

– Четырнадцать цехинов на даму?

– Да.

– Отлично.

У Дзагури глаза выкатились на лоб.

– Только с новой тальей, – попросил Казанова.

– Как скажете.

Гримани стасовал карты. У Дзагури перехватило дыхание. Флавия прижалась к Молину. Гоцци стало душно, он расстегнул свой черный жюстокор.

– Вы не возражаете? – спросил Гримани, рукой указывая на свой бокал.

– Если Вам угодно, – ответил Казанова.

Гримани сделал глоток, задерживая теплую жидкость во рту. Затем он медленно, растягивая время, поставил бокал обратно на стол и начал метать. Справа легла девятка, слева четвертка. Справа шестерка, слева туз. Справа король, слева восьмерка. Справа двойка, слева валет.

– Ой-ой-ой-ой, – раздался тихий женский голос.

Талья длилась долго. Справа король, слева девятка. Справа туз, слева четвертка. Гости томились. Справа шестерка, слева восьмерка. Справа пятерка, слева четверка.

А! – кто-то уронил свой бокал.

Справа тройка, слева король. Справа двойка, слева шестерка. Справа дама, слева десятка.

– Банк выиграл! – шепнул один официант другому.

– Не говорите мне, мой дорогой, – усмехнулся Гримани, забирая себе куш, – что Вам не везет с прекрасным полом.

– Еще! – Казанова яростно сжал кулаки.

– Как хотите.

– Джакомо! – вскрикнул Дзагури. – Пожалуйста!

– Пьетро, я тебя умоляю, не надо вмешиваться, – раздраженно ответил Казанова.

– Я жду Вашу ставку, – сказал Гримани.

– Я хочу отыграть мой долг.

– Прекрасно. У Вас есть пятнадцать цехинов?

– Что?! Что?! – встревожился Дзагури. – Прекрати, Джакомо! Ты понимаешь, что мы живем в другой эпохе. Фортуна – это не вечно сияющее солнце, а комета, которая внезапно появляется и загорается над нами, а потом гаснет и удаляется. И твоя комета, – он понизил голос, – прости, уже давно удалилась.

– Очень лирично, мессер Дзагури, – отметил Гримани. – Браво.

– Мне больно на это смотреть, – продолжал Дзагури. – Понимаешь, Джакомо!

– Не смотри тогда, – сухо ответил Казанова.