— Ты простыла, что ли? Или… — Он не договорил, но Алена поняла и так.

Морс был брусничный. Вкусный, в меру сладкий и хорошенько процеженный.

— Или, — сухо ответила она.

Ее вдруг осенило, откуда такое беспокойство с его стороны. Он просто испугался того, что перегнул палку. Испугался, что теперь, когда она заболела, папа может узнать правду, и тогда… Папа ведь сказал, что еще хоть один промах с его стороны, и доучиваться он будет в какой-то закрытой школе. Вот Максим и встревожился, как бы она не сдала его.

Эта простая и очевидная правда почему-то подействовала на нее сильнее, чем его откровенная грубость, жестокость и беспричинная ненависть к ней. Потому что до этого момента Алена, вопреки всему, все равно относилась к нему с непонятной даже для самой себя симпатией, а теперь вдруг он стал ей противен. Захотелось сказать ему, бросить этак с презрением, чтобы не беспокоился, что она не выдала его, не нажаловалась отцу. Но как ни крути, а она все равно боялась его. Потому что не знала, что от него можно ждать. И потому что чувствовала: он из тех, у кого нет внутренних рамок и тормозов, что захочет, то и сделает. А с такими связываться… В общем-то, Алена уже ощутила, каково с такими связываться.

— Ну ладно, — помолчав, вздохнул он. — Поправляйся.

Поднялся и вышел.

* * *

Болеть, конечно, противно. Особенно с непривычки. Один плюс в этой ситуации — не нужно было ездить в гимназию, при мысли о которой ее прошибал холодный пот. Алена все собиралась поговорить с папой по поводу перевода куда-нибудь в другое место, но никак не подворачивался удобный момент. Папа если и заглядывал, то на пару секунд, справлялся о самочувствии и сразу же убегал, ссылаясь на неотложные дела. А в четверг и вовсе уехал, но обещал вернуться в воскресенье и взял с нее слово, что к этому времени она непременно поправится.

Максим к ней больше не заходил. Правильно. Зачем ему? Он ведь уже понял, что она не нажаловалась отцу. Так что беспокоиться больше не о чем. Иногда она слышала его шаги в коридоре и каждый раз внутренне замирала: вдруг зайдет? Но он уходил к себе. А пару раз из его комнаты доносилась его музыка.

Сначала Алена не поняла, что на гитаре играет он. Думала, что просто включил инструментальную музыку. Слишком объемный, сильный и при этом чистый был звук, и исполнение красивое. Поэтому озадачивалась, когда мелодия вдруг обрывалась, а затем могла зазвучать снова или смениться другой. И лишь услышав, как он разыгрывается (видимо, настраивал гитару), догадалась: это все он. А однажды он запел. Песня была незнакомой, но голос его она узнала сразу. Как же он здорово пел! Ей и тогда, на вечере, понравилось, хотя он явно паясничал. А тут… Аж мурашки побежали. Алена слушала затаив дыхание, даже из постели выбралась и прильнула ухом к двери. Знал бы он!

От нечего делать она снова нарисовала его портрет. Глупо, конечно, она сама понимала. Но чем еще заняться? Лежать в постели дни напролет — это скука смертная. К тому же бездельничать Алена не привыкла и маялась. Так что оставалось только читать книги из списка Лилии Генриховны да рисовать. Правда, с трудом, но все-таки освоив навигацию в планшете, она время от времени выходила в Сеть, читала новости и сплетни, отвечала на сообщения подругам из детдома. По ним она скучала, хотя это не сравнится с тем, как она скучала по отцу. Не видел а-то его всего сутки, а уже заждалась. И время, как назло, тянулось еле-еле.

Было около четырех, когда внизу раздался шум — топот, многоголосье, смех. У них гости? Алена отложила книгу, выскользнула из постели, надела шорты и футболку. Затем явственно услышала, что шум приближается. Галдящая толпа — не меньше шести-семи человек — по лестнице поднялась в коридор.

— Макс, сто лет у вас не была, — прямо за дверью прожурчал женский игривый голос.

Алена узнала его! И остальные голоса тоже. Это они! Его одноклассники. Те, кто оскорблял и унижал ее. Сердце сжалось в болезненный комок, и внутри все похолодело. Ее вновь начало трясти. Господи, зачем они здесь? Одно их присутствие навевало ужас. А если они сунутся к ней? Замок на двери имелся, но его и замком-то не назовешь. Простая собачка, врезанная в ручку, которая снаружи запросто открывалась даже ногтем.

Вскоре они ввалились в комнату к Максиму, хлопнули дверью. Алена хоть и перевела дух, но успокоиться никак не могла. Голоса их звучали теперь приглушенно, но взрывы хохота тотчас отзывались в груди болезненным спазмом.

Мелькнула даже мысль уйти из дома. Сбежать. Но куда? Она до сих пор не знала города, да что там город — даже этот коттеджный поселок Алена еще не освоила и потому панически боялась потеряться. Она осталась, но сидела как на иголках, не могла ничем заняться, ни на что отвлечься, кроме как напряженно прислушиваться к звукам из комнаты напротив.

Сначала у них громыхала клубная музыка, и топали они так, что вибрация прокатывалась по стенам и полу. От взвизгов и воплей Алена вздрагивала, какие-то совершенно дикие картины рисовались перед глазами.

Затем весь этот электронный андеграунд внезапно смолк, но тишина, как ни странно, взвинтила Алену еще сильнее. Она вся обратилась в слух, предчувствуя что-то плохое. Однако после недолгой возни зазвучали уже знакомые гитарные переборы, точнее, их обрывки. Максим разыгрывался. А потом… Потом воздух пронзил гитарный запил, и у Алены перехватило дух. Так выразительно, грубовато и вместе с тем искренне он еще не играл. Обычно то были мелодичные переборы, сейчас же гитара звучала энергично, яростно, с надрывом. После впечатляющего вступления Максим запел, но на английском языке. Алена, хотя и изучала язык в школе, едва умела связать пару слов, а уж на слух и вовсе не воспринимала речь. Но, и не понимая, о чем он поет, слушала с замиранием сердца. Ну вот как так? Настолько жестокий и беспринципный, а голосом умел душу выворачивать.

Когда снова включили обычную музыку, Алена испытала разочарование. Лучше бы он и дальше пел!

Однако, судя по характерным звукам — топоту и выкрикам, — они решили перейти к танцам. Алена взглянула на часы: минутная стрелка подползала к семи. Значит, компания гуляет уже почти три часа. За это время она немного успокоилась. Напряжение, конечно, никуда не делось, но, во всяком случае, дрожь стихла. Зато нестерпимо хотелось пить.

Понадеявшись, что пока у этих веселье в самом разгаре, можно незаметно спуститься на кухню, Алена выскользнула в коридор. И почти сразу по неписаному, но нерушимому закону подлости из комнаты Максима вышел парень. Тот самый, что ущипнул ее тогда за грудь. Он уставился на Алену слегка недоуменно, но затем узкие губы расползлись в улыбке.

— Ха! И ты тут! Народ! — позвал он своих, и тотчас в коридор высунулись еще две головы. — Смотрите-ка, кто тут гуляет.

— О, доярка, пошли с нами!

— Пошли, пошли! Познакомимся поближе!

Алена отпрянула, попыталась вернуться к себе, но оба поймали ее за руки и заволокли в комнату Максима.

— Э, пипл! — гаркнул один, выталкивая Алену вперед.