Боб сначала увидел ее отражение в зеркале: в красной шапочке и в узком платье с китайскими мотивами. Вместо того чтобы обернуться и прямо посмотреть на дверь, Боб продолжал глядеть в отражение и сам себя спрашивал, неужто это зеркало обкурилось марихуаны, – иначе как объяснить, что обычное зеркало обладает способностью отражать то, что находится по другую сторону океана.

Это была она.

Скорее всего, они простояли обнявшись немало времени. Когда Боб все-таки открыл глаза, Николас уже выскользнул из гримерки, точно бесшумная белка.

– Не могу я больше с этим гадом. Я его бросила.

– Твоего мужа?

– Не знаю, где была до сих пор моя голова. Я люблю тебя, Боб.

– Хочешь, чтобы я был с тобой?

– Да.

– Чтобы содержать в доме диких животных, требуется специальное разрешение, ты слышала об этом?

Клара расхохоталась, подписывая своим смехом вступление во владение. На деньги, полученные за последний концерт – а это был весь их капитал, – они приобрели двадцать граммов марихуаны и три билета на поезд. Проведя в пути восемнадцать часов, они прибыли в Роттердам. В этом городе им нужно было отыскать квартал под названием Боливия – квартал-страна, подумалось им, состоящий из маленьких узких зданий, не больше четырех этажей в высоту. Когда они оказались там, следовало расспрашивать о заведении с претензией на оригинальность, которое в последнее время было закрыто для посетителей, о заведении с большими окнами, из которых открывался вид на море и на город, под названием «Beluna Moon». Заправлял там некто Сонни Пикерас. Стоит музыкантам дать в «Белуне» несколько концертов, и они с избытком окупят весь понесенный ими ущерб. По крайней мере, так им обещал антрепренер.

– Эти голландцы совсем чокнутые, вообще цены деньгам не знают. Пикерас – он из таких. Само собой, сидит по шею в грязи… Ну да ведь вас не интересует, откуда берутся деньги, или я ошибаюсь?

Ответа не последовало.

– Так я и думал. Пикерас использует «Белуну» и музыкантов, чтобы отмывать бабки. Я рекомендую именно вас, потому что очень вас уважаю, не думайте, что я послал бы туда кого попало. Последним был Декстер Гордон, и с тех пор уже немало лет прошло. Только одно вам хочу посоветовать: даже не думайте тягаться с Пикерасом. Вам ясно?

Им было ясно.

Несмотря на несколько обшарпанный и потускневший вид «Белуны» снаружи, изнутри она смотрелась скромно и элегантно. Пройдя через дверь-вертушку, они уперлись взглядом в помост для музыкантов, намного более просторный и удобный, чем обычно. Барная стойка была очень длинная, а в конце ее, в глубине помещения, располагался бильярдный стол. Этот самый Пикерас выглядел как гангстер из былых времен – теперь таких уже и не осталось. Те, кто на него работал, обращались к нему «Доктор». Боб решил, что это, видимо, из-за белого цвета его одежд. Однако это было не единственное его прозвище: некоторые называли его Ноунек, потому что у Сонни Пикераса почти не было шеи.[22]Этот тип, навсегда укрывшийся за баррикадой письменного стола в своем кабинете, напоминал черепаху, панцирем которой служил огромный стул.

– Простите, Доктор, снаружи вас спрашивают двое музыкантов. Говорят, их прислал кто-то там из Парижа.

– Пусть войдут.

Пикерас выглядел лет на сорок. У него были черные волосы, которые он всегда зачесывал назад. В свете настольной лампы бриолин на его гладкой голове слегка отблескивал. Как утверждали злые языки, этот человек заставил своего телохранителя проглотить бильярдный шар – за то, что тот слишком заглядывался на одну из его подружек. Прежде чем принять решение, Доктор хотел, чтобы они вышли на подмостки и сыграли. Потом мистер Ноунек жестом показал: достаточно – и еще раз взмахнул рукой, приглашая музыкантов подойти к столу. Он поджидал их с улыбкой намного более приветливой, чем несколько минут назад. Обоим пожал руки: – Допустим, допустим, допустим… Я вижу, что теперь, для разнообразия, мне присылают отборную икорку…

Не успели Боб и Николас усесться на стулья с неудобными спинками, перед ними на столе очутились два листа бумаги – по одному на каждого. Это были контракты, отпечатанные на машинке с одиночным интервалом и, как ни странно, уже снабженные подписью Пикераса в правом нижнем углу. Ноунек был не из тех, кто тратит время на всякие глупости. Он даже не дал им возможности прочесть все параграфы контракта.

– В переводе на доллары этот составит пять тысяч в неделю. Само собой, никаких налогов. Мы закрыты по понедельникам. Расположиться можете в «Nice Katilu», это здесь, неподалеку, в нашем квартале. Вопросы есть?

Вопросов не было.

– Вы начинаете завтра.

В ночь своей премьеры, проходя через дверь-вертушку, Боб и Николас увидели какие-то тени в дверных стеклах, в то время как створки проворачивались, точно револьверный барабан. В то самое время, когда они входили в «Белуну», на улицу выходили двое мужчин с намного более мрачными и испуганными лицами. Один из них, скорее всего, в прошлой жизни был верблюдом; так же как и Боб, под мышкой он держал футляр для трубы. Их взгляды пересеклись. Это закон жизни: чтобы нашлось место для новых, прежним нужно сойти со сцены. Покидая револьверный барабан, Николас пожал плечами, и оба музыканта без колебаний прошли внутрь заведения.

Иного выбора у них не было.

Лошадь скакала по слегка завихренным складкам необъятной пустыни. Глаза ее были матовыми, словно черный мрамор, а бег ее не имел определенного направления. Единственным ее ориентиром служила отдаленная точка на горизонте, где к небу возносилась почти неразличимая струйка дыма. Вокруг шеи лошади была завязана труба. И никакого всадника.

– Когда ты стоишь там, на сцене, труба кажется позолоченной винтовкой, духовым ружьем, оружием, которое испускает тысячу лучей, быть может физически и не опасным, хотя наверняка и не скажу, оружием, способным поражать цель и ранить – сюда, в голову, а еще чуть пониже. Боб, сюда, рядом с левым карманом на рубашке. И вот когда ты начинаешь жать на клапаны, когда твое тело принимается яростно выгибаться и раскачиваться, то кажется, что ты привел в действие целую фабрику и сшиваешь в одно целое лоскутки небес… идеальная музыкальная мануфактура… Впервые, когда я увидела, как ты играешь, Боб, мне показалось, что ты охотишься на тигров… Я хочу сказать – на души тигров. Это было нечто фантастическое.

– Не могу с этим ничего поделать, любимая.

– Я не шучу, Боб. Мне больно оттого, что ты не принимаешь меня всерьез.

– Я тоже не шучу, когда спрашиваю, могла бы ты любить меня так же крепко, не будь я музыкантом.

– Не будь ты музыкантом, ты был бы другим… Твой стиль игры, твои записи останутся навсегда… Боже мой… Неужели ты не понимаешь?