— Я из нее ружье сделаю или бурарайку! — с замыслом мастера гнусавил Петька.

— Больно сопли у тебя толсты балалайку-то сделать!

— А вот и нет никаких соплей! — шмыгнув рукавом под носом, сказал Петька.

— Куда ты их дел?

— Вот, я их на рукав повесил, теперь и бурарайку сумею сделать! Сделаю и буду играть на ней. Трынь-брынь, — изобразив у себя на руках балалайку, Петька продемонстрировал на ней вообразимую игру, потрясая кистью правой руки.

— Угости пирожком-то, отрежь краешек, — попросил все тот же Петька у Паньки, который вышел из своего дома с концом пирога.

— Вот сначала скажи, сколько тебе лет, потом и дам.

— Пять, а если с зимы считать, то десять, — отчитался Петька.

Куда ни глянь, везде Оглоблины ребятишки. Себе собак позавели, целыми днями бегают, гоняются за ними, играют, дерутся, плачут, кричат: «Цыган! Цыган!» — то и знай, слышится призыв собаки. «Мама не велела Цыгана дразнить и не велела без толку его донимать!» — силясь всех перекричать визгливо орал Петька. Вооружившись палками, ребятишки, забавляясь играют, то начнут этими палками, ударяя по коровьим лепешкам, друг друга жидким навозом обливать, обрызгивать с ног до головы, то, этими же палками начнут каждую мусорную кучу, как куры копошась, перешобалтывать, после их на земле или в траве хрен, какую нарядную стекляшку или гвоздь обнаружишь, все подберут. А однажды три малыша забрались в ящик-рундук, куда мусор из изб бабы выносят, и давай там шебутиться. Пылища из рундука летит, словно вихрь из него наскочил.

— Это чего вы тут делаете? — спросил их Кузьма, заметив столб поднятой пыли.

— Тут ценные вещи должны быть, мы вчера тут колесико от часов нашли, — высунув из рундука свою сопливую, всю в пыли рожицу пролепетал Петька.

— Вот постреленок, только вчера в бане был, был бел-белёшенек, а нынче уж стал черным-грязнюшенек, как арап весь испачкался. Прямо беда с вами проказниками! Одним словом, вы у меня растете какие-то супостаты, нахлебники, досужие, как бесенята, все вам надо, все вы везде суетесь! — не столь в укор, сколько ради шутки пожуривал Кузьма своих непослушных ребятишек-баловников.

Чувствуя полную вольготность и не уём, от отца и матери, ребятишки безудержно вольничали и дома, и на улице. То сидя на мостках на озере, опустив голые ноги в воду, начнут ногами воду бултыхать, брызги поднимать и воду взмучивать, не давая бабам белье прополоскать, и никакие их уговоры неймут. То в чужой лодке, катаясь по озеру, накатавшись, начнут ее болтыхать до тех пор, как она наполнившись водой, под их общий веселый смех и улюлюканье, затонет, а они испуганно бросятся вплавь к берегу. То целыми днями топырясь на ходулях ходят, хохочут и плачут от долгождатия очереди походить на них. То всей шумной ватагой убегают в поле, на задворки, на гон, и там мычась, запускают в воздух змея. То заберутся на деревья и, набрав там березовых сережек, жрут их, и зеленой жвачкой дурачась, любезно пырскают в разнаряженных девок. А то еще те же малые сопливые ребята-желторотики, повиснув на крясла загороди, с большим интересом наблюдают за случкой лошадей. То они показательно нанизывали хлеб на рыболовный крючок, привязанный на нитку для приманки, ловили кур и уток, потом в лес и жарить.

— Кузьма, нет ли у тебя случайно завалящей лягушки под дёготь. Моя-то вся исхудилась и дёготь из нее весь вытек, а собрался телегу подмазать, — с просьбой обратился к Кузьме Степан Тарасов, придя к нему как сполульщику в части обработки земли.

— Где-то вроде была, отец-то мой покойник, Дорофей Игнатьич, запасливым был. Поищу, найду, дам. Для хорошего человека г-на не жалко, — охотно отозвался на просьбу Кузьма.

— Ну, как живете, не поругиваетесь? — как бы попутно спросил Степан Кузьму.

— Ругаться-то не ругаемся, а сразу затеваем драку. Кто первым в волосы вцепится, тот и герой! — весело улыбаясь, шутливо отозвался Кузьма. — А вообще-то мы со своей Татьяной живем дружно, в нашу драку чужой не ввязывайся, изволтузим так, что до дому дошпрынкает! — самодовольно смеясь добавил он.

— Да вот сейчас ругаю я его, заставила ухват на новый черенок пересадить, ребятишки играмши переломили, а он топор в руки взять не смыслит! — жаловалась Татьяна на Кузьму Степану.

— Да они чертенята весь топор-то иззубрили, а середку-то совсем выщербили! — заглазно ругал он детей, иззубривших топор.

— А ты, не шалберничай, а поточи топор-то. Чай смыслишь! — досадливо ворчала на мужа Татьяна.

— А ты ладно приказывать-то и мужика учить. Вы бабы-то хоть и умнее нас мужиков себя считаете, а все равно вы у нас на нижнем этаже проживаете, все равно мы вас возле себя кладем! — хохоча проговорил Кузьма. — Ишь, бедры-то распустила, небось с другим мужиком ты бы такие не отрастила, — с некоторым укором козырнул Кузьма словами, чтобы не поставить себя в неловкое положение перед Степаном.

— Какой ты у меня Кузьма неряшливый, все штаны изъелозил и рубаху всю перепачкал, хоть на изнанку выворачивай, — переводя разговор на другую тему упрекнула Татьяна Кузьму в неряшливости.

— Это я вон, пока лягушку искал, извозился! — оправдывался он. — Эх, я еще бы когда-нибудь напоследок, гульнуть бы что ли? — ни с того, ни с сего вырвались слова на пожеланье выпить у Кузьмы.

— Гуляка какой нашелся! Что клыки-то оскалил или новые купил? — укротительно обрушилась Татьяна на Кузьму, видя, как он преднамеренно заулыбался.

Не выдержав такой надругательской усмешки, она изловчилась, да как двинет ему скалкой по шее. Известное дело, он изрядно изозлившись, вломил ей сдачи.

Ванька на пашне. Стрельба и дождь

Еще до Троицы мотовиловские мужики выехали в поле на подъём пара. Земля у одворицы пахалась сравнительно легко, тем более сюда навоз со дворов вывозили, а за большой дорогой пахалось трудно. Стоящие солнечно-яркие дни иссушили землю, да и к тому же пасшаяся скотина вдобавок еще и утоптала землю, сделала ее трудно поддающейся пахоте. В этот день Василий Ефимович с Ванькой на своем Сером, запряженном в кибитку, ехали пахать свои загоны вдали поля, почти у самой Михайловки. Выехав из села, дорога пошла на развилку, влево на гору к колодезю, а вправо — на Михайловку. Они поехали по Михайловской дороге. Вдруг откуда ни возьмись, сверху под телегу метнулся жаворонок, Василий Ефимович, остановив лошадь, заинтересованно заглянул под телегу. Около колеса, у самых лошадиных ног, притаясь, дрожа всем своим крохотным тельцем, прижался к земле жаворонок. Спасаясь от разбойника-ястреба, он, пренебрегая боязнью перед человеком, видимо уразумев, решил броситься под защиту