барин, помочь ближнему, да и любому неимущему — это очень по-христиански. — Мирон от сочетания слов «выпить-закусить» даже потёр руки: — Все сделаю в лучшем виде, и меру помогу человек соблюсти.

На выходе из дворницкой меня ждал возчик.

— Барин, я что сказать тебе хотел — зря ты к Федьке ружьё дал. Это он вчера всех уговорил Сенькину водку взять и склад бросить. Федька нехороший мужик и обиды никогда не прощает. Ты, только, барин меня не выдавай, а то он на мне потом отыграется.

— Тебя как зовут, беспечный ездок?

— Чего?

— Я говорю — как зовут тебя добрый человек?

— Тимофеем кличусь.

— Вот тебе три рубля, Тимофей, потому, как ты молодец. Так и продолжай, если что, только сразу мне говори. Сейчас к дворнику подойди, его Мирон зовут. Он тебе подскажет, где купить чаю, бубликов или чего покрепче. Посидишь у него в дворницкой, погреешься. Через несколько часов на склад обратно ехать надо будет.

— Спаси Бог тебя, благодетель, отслужу- Тимофей с поклоном принял купюру и пошел в к воротам, где из дворницкой уже нетерпеливо высовывалась голова Мирона.

Ну а я двинулся в особняк, надеясь найти приют и пищу на втором этаже этого уютного дома.

Дверь открыла заплаканная Глафира(надеюсь, что это слезы радости от возвращения хозяйской блудной дочери), которая молча приняла у меня шапку и порядком изгвазданное пальто. Надо было снять хорошее пальтецо с владельца кавалерийских сапог, но уж больно большие дыры в верхней одежде оставляют пули Смита-Вессона, да и кровь из ран сочится, как в донорском пункте, обильно. Думаю, что тароватые приказчики господина Пыжикова все ценное с братьев Епишевых уже прибрали, отправив неправедных покойников в последний путь в стареньких саванах. Водрузив мою одежду на вешалку, Глафира пригласила меня следовать за ней и повела вглубь квартиры. Блуждание по коридору закончилась небольшой, но уютной ванной комнатой, отделанный темно-зелёной плиткой. На тумбочке стопкой лежала свежее бельё и пара полотенец.

— Я за дверью подожду барин, вы мне одежду своей подайте, я ее в порядок приведу. Ваша комната сразу с левой стороны. Хозяин просил вас быть в столовой через два часа, часа это будет двенадцать часов пополудни.

— Спасибо Глаша за заботу. — Я начал стягивать серый свитер крупной вязки.

К моему несказанному удивлению, в санузле присутствовала сантехника подобной той, что была в квартире моих дедушки и бабушки, с датой сдачи в эксплуатацию в 1962 году, даже краны были такие-же — медные. Кран с холодной и горячей водой, посредством каучуковых кусочков шланга, соединялись медным же тройником, из которого, посредством тонкого регулирования напора холодной и горячей воды, можно было подобрать воду подходящей температуры. Я пустил в чугунную ванну, облитую белоснежной эмалью, струю, почти кипятка, лег в чугунное ложе и закрыл глаза от наслаждения.

Господи, куда я попал? В ближайшее время, тут не то что горячий, тут холодной воды в кранах не будет, а в ванне, подселенные к уплотняемым буржуям, пролетарии начнут солить огурцы. В уютных комнатах будут жить многодетные семьи вчерашних крестьян, а блестящий фаянсовый унитаз, что радует меня своим бодрым видом, покроется коркой засохшего гавна. Я конечно пионер Советского Союза и комсомольцем также успел побывать, но повторять вместе с многострадальной Родиной весь этот путь, пока при Брежневе народ не начнёт жить почти по-человечески- нет, я этого не хочу. Я не хочу чтобы двадцать миллионов хороших, пока богобоязненных, русских людей погибли в братоубийственной и бессмысленный гражданской войне, а остальные, те кто выживут, станут другими, потеряв важную часть своей бессмертной души. Да, будущий министр юстиции Керенский хвастался, что эта революция была бескровная.

Подумаешь убили или утопили три с половиной тысячи полицейских и жандармов, но ведь это не люди, а «фараоны», так что это не считается. Но ведь это только начало, кровавый маховик революционного жертвоприношения будет постепенно раскручиваться, вбирая в себя новые и новые жертвы. Да уже через пару недель, когда выпущенные из тюрем «жертвы царизма» — уголовные мазурики начнут резать и раздевать обывателей среди бела дня прямо на Невском, все эти экзальтированные дамочки с вуалетками и сытые господа с красными бантиками на бобровых воротниках дорогих пальто, что с остервенением тычут тросточками и зонтиками, через голову солдат конвоя, избитых и изодранных полицейских бредущих в свой последний путь в сторону серой полыньи на Невском льду, будут с тоской вспоминать бравого городового, стоящего на перекрёстке, со своей шашкой — «селёдкой».

Я не хочу, чтобы страна снова проходила через революционную вакханалию, когда узурпировавшие власть марксисты, заменившие молитвенник с церковными псалмами на письмо Энгельса Каутскому, начнут разрушать государство, потому что Энгельс когда-то выдал теорию, что при социализме государство отомрет. А буквально через полтора года, когда поняли, что ни хрена не получилось, а Деникин подступил к Орлу, кинутся срочно восстанавливать государство, такое же громоздкое и неповоротливое, как при царизме, но только плохонькие законы там будут заменены революционным правосознанием чекистов с тремя классами начальной школы.

Бельё, которое я с удовольствием надел после того, как заставил себя вылезти из ванны, было не похоже на комплект из кальсон и рубахи — косоворотки, что каждую неделю выдавал нам старшина после бани, когда я был в рядах непобедимый и легендарной. Это бельишко напоминало флисовые узкие шорты до колен и такого же материала футболку с рукавами до локтя. За дверью ванной комнате, на стуле, меня ждала ещё тёплая после утюга одежда и блестящие от ваксы сапоги.

— Здравствуйте господа!

В просторной гостиной семьи Пыжиковых, за столом, кроме хозяев дома и Анны, сидели ещё два человека. Стоило мне шагнуть в гостиную, как, с грохотом отодвинув стул, широко раскинув руки, ко мне быстрым шагом, двинулся хозяин дома.

— Дорогой вы мой! Дорогой мой… — Очевидно, вновь забыв, как меня зовут, Ефрем Автандилович перешел к тактильным приветствиям, обхватил меня своими ручищами и сжал так, что в груди у меня что-то хрустнуло.

— Господа! Позвольте вот рекомендовать господин Котов, правовед и герой, не побоюсь этого слова господа, который, невзирая на все опасности, выручил наше семейство в известном вам деликатном деле. Уважаемые господин Котов, позвольте представить вам близких нам людей — моя тётка Серафима Карповна Поветкина, вдова и семейный доктор, Белевский Александр Александрович. После рукопожатий с доктором, пожилым мужчиной, лет пятидесяти, с темными, не по возрасту, шевелюрой и бородой, и добродушными глазами серого цвета, я подошёл тётушки к руке тетушки, женщине лет семидесяти, худощавой, с высокой прической крашенных хной волос и темными, быстрыми, глазами.

— Надеюсь вы находитесь в добром здравии? А то я, как и