— Значит так! — начинал он. — Самый большой кабан Кереспера только что скончался от удара ножа. Я приглашаю вас на праздник кровяной колбасы. Большие и маленькие, молодые и старики, местные и пришлые — все приходите! Дом большой, мало будет дома — есть гумно, мало гумна — есть ток для молотьбы.

Вы понимаете, что когда Лау ар Браз появлялся у голгофы, послушать его собиралась целая толпа! Было кому ловить слова из его рта! Все так и осаждали ступени голгофы!

Так вот, было это в воскресенье, в конце мессы. Лау выкрикивал всем, кто слышит, свое ежегодное приглашение.

— Приходите все, — повторял он, — все приходите!

Видя эти головы, теснившиеся вокруг него, можно было подумать, что это куча яблок, больших красных яблок, так радость красила их лица.

— Не забудьте, в следующий вторник! — кричал Лау.

И все отвечали, как эхо:

— В следующий вторник!

Мертвые были здесь же, под землею. Все топтались по их могилам. Но кто в такие моменты об этом думает? Когда толпа стала расходиться, чей-то дрожащий голосок позвал Лау ар Браза:

— А я тоже могу прийти?

— Черт меня побери! — воскликнул Лау. — Раз я зову всех, значит, никто не будет лишним!

Радужная перспектива большой еды в Кереспере привела к тому, что многие напились уже в то же воскресенье, а другие начали пить с понедельника, чтобы лучше отпраздновать на следующий день кончину «принца» — так зовут свинью в Нижней Бретани.

Во вторник с утра бесконечная процессия двинулась к Кересперу. Самые проворные двигались на шарабанах; нищие на своих костылях тащились по боковым тропинкам.

Каждый уже занял свое место за столом перед полной тарелкой, когда вдруг появился запоздалый гость. Вид у него был самый жалкий. Его длинная одежда из ветхого полотна, вся в лохмотьях, прилипала к телу и пахла гнилью. Лау ар Браз вышел к нему и велел освободить гостю место.

Человек сел, но едва прикоснулся к еде, которую ему подали, только попробовал на зуб. Он не поднимал головы и, сколько ни старались соседи его разговорить, не раскрыл рта в течение всей трапезы. Никто не был с ним знаком. Старикам казалось, что у него лицо похоже на кого-то, кого они когда-то знали, только давно уже умершего.

Еда подошла к концу. Женщины стали выходить, чтобы поболтать между собою, мужчины — чтобы выкурить свою трубочку. Все были очень довольны.

Лау встал у порога гумна, где проходил пир, чтобы принимать тругаре, спасибо, от своих гостей. Многие шли пошатываясь и что-то бормоча. Лау всем пожимал руку. Он любил, чтобы от него все уходили сытыми по горло.

— Отлично, — говорил он, — сегодня в канавах по дороге от Кереспера мочи будет больше, чем ручьев.

Он был доволен собою, своими поварами, своими бочками с сидром и своими гостями. Вдруг он заметил, что кто-то еще остается за столом. Этот был человек в ветхом рубище.

— Не торопись, — сказал Лау, подойдя к нему, — ты пришел последним, по справедливости и уйти должен последним... Только смотри не засни перед пустой тарелкой и пустым стаканом.

Человек, и правда, перевернул тарелку и стакан. Услышав слова Лау, он медленно поднял голову. И Лау увидел, что это голова мертвеца.

Человек поднялся на ноги, тряхнул своими лохмотьями, они осыпались на землю, и Лау заметил на каждом из них кусочек гнилой плоти. Запах, шедший от них, и страх перехватили Лау горло. Он задержал дыхание, чтобы не задохнуться, и спросил мертвеца:

— Что ты от меня хочешь?

Скелет, все кости которого теперь обнажились, словно ветви, сбросившие листву, приблизился к Лау и, положив ему на плечо руку без плоти, сказал:

— Тругаре, Лау! Когда я тебя спросил на кладбище, могу ли я прийти, ты мне ответил, что никто не будет лишним. Слишком поздно ты решил узнать, кто я такой. А зовут меня Анку. Раз ты был так любезен, что пригласил меня, как и всех других, я тоже хочу поступить с тобой по-дружески и предупредить тебя: тебе осталось не более восьми дней, чтобы привести все свои дела в порядок. Через восемь дней я проеду здесь на своей повозке, и будешь ты готов или нет, но моя работа в том, чтобы тебя забрать. Итак, до следующего вторника. Угощение, которое я тебе приготовлю, будет хуже твоего, но компания будет больше.

При этих словах Анку исчез.

Лау ар Браз за неделю разделил свое добро между детьми; в понедельник позвал священника из Плейбер-Христос, исповедовался и причастился; а во вторник вечером он умер.

Своей щедростью он заслужил добрую смерть!

Да будет так с каждым из нас!

Дорога Смерти

Раньше в село из окрестных ферм, которые находятся далеко в полях, вели только плохонькие дорожки, которые называли кроличьими.

Зимой, когда эти дороги размывались дождями, в путь пускались прямо через соседнее поле. Вот откуда в бретонской провинции столько тропинок вдоль старых дорог. И столько изгородей с каменными ступеньками, выбитыми в придорожных откосах, чтобы легче было перебраться через дорожку. Позднее были проложены дороги получше, и старые были заброшены живущими здесь людьми. Но мертвые — то есть погребальные процессии — продолжали пользоваться старыми. Считалось кощунством проводить человека к его последнему жилищу иной дорогой, чем провожали его отца, деда, прадеда, прапрадеда и всех его предков с незапамятных времен. Эти дороги, по которым ныне идут только похороны, получили имя дорог Смерти.

И горе хозяину, который по незнанию вздумает запретить проезд по этим священным дорогам через его земли.

* * *

На полуострове Крозон дорога Смерти зовется hent corf — Дорога тела. По традиции по ней нельзя бежать, там нельзя кричать и вообще совершать какие-нибудь неприличия.

* * *

Тогда я только что арендовал под ферму хозяйство Керлан в Пенаре, было это уже почти тридцать лет тому назад. Один из лугов хозяйства был сплошь болота и трясины. Его пересекала колесная дорога.

Я огородил луг, чтобы моя скотина туда не забредала и не тонула в вязкой почве. А на обоих выходах дороги поставил загородки.

Как-то утром, когда я был на полях, я с удивлением увидел, как перед одной из загородок остановилась похоронная процессия. Я побежал к изгороди.

— Что вам нужно? — спросил я мужчину, правившего погребальной повозкой.

— Проехать, черт возьми! По какому праву ты перегородил дорогу Смерти?

— Несчастный, да если ты въедешь с твоей повозкой на этот луг, ты не выберешься оттуда!

— Да здесь всегда наши умершие ехали на кладбище! И будут здесь ездить и дальше, нравится тебе это или нет!

Момент для спора был неподходящий. Я распорядился поднять барьер, но решил его тотчас поставить на место и сделать надпись, запрещающую отныне проезд через этот опасный луг. Но когда вечером я рассказал все это жене и нашим соседям, все закричали в один голос: