Мне нужно вести очень тяжёлую, спотыкающуюся и ежеминутно оседающую женщину к машине. Нужно помогать ей переживать схватку. Нужно тащить четыре внушительных баула общим весом примерно с меня. И всё это практически одновременно, надолго же её не бросишь – тужит!

Никаких мужчин – хотя бы одного! – и вообще никакой подмоги.

– Слушай, давай что-нибудь оставим, зачем всё это в роддоме?

– Нет, мне всё нужно!

– Ну а воды-то куда столько? Там же есть кулер…

– Нет, это освящённая! Берём всё.

И вот я в четыре утра сновала как космический грузовой челнок на космической же скорости: доводила роженицу до машины, бежала за одной сумкой, за другой, за третьей, за четвёртой. Закрывала квартиру, неслась к машине, везла в роддом, там разгружала, перемещалась с ней в палату после прохождения приёмного… В общем, волею обстоятельств хрупкая акушерка вынужденно превратилась в ломовую лошадь.

Единственным утешением для меня послужило то, что ребёнок легко и быстро проскочил сквозь широкий таз мамы: не прошло и часа после приезда в роддом, как он уже лежал на её груди.

Но мои ночные грузовые забеги и отсутствие хоть бы одного мужчины – не морально поддерживать и кармически лелеять, а просто помогать с тяжестями – всё это запомнилось и ещё долго отзывалось какой-то детской обидой и спазмами в измученной спине.

А то, что после родов она никому не позвонила и не написала, поневоле наводит на мысль, что все столь впечатлившие меня духовно и эротически окрашенные рассказы, выражаясь деликатно, не вполне соответствовали действительности. Но звучали, надо признать, чертовски убедительно.

Так что всё равно можно позавидовать – если не количеству и качеству мужчин, то хотя бы силе воображения и искренней вере в придуманный мир.

Вернее, миры.

Глава 13

Потери и единственная хорошая роль

Естественно, ни о каких детях мы со Звягинцевым не думали, жили исключительно творчеством. Да и лет мне тогда было всего семнадцать… Какие дети? Я сама оставалась ещё ребёнком. И к Андрею относилась как к отцу-матери, взрослому человеку, взрослому мужчине – вверив ему свою одинокую жизнь.

Однажды моя двоюродная сестра попросила нас посидеть с совсем маленькой дочкой. Ей очень хотелось пойти на свидание (муж там отсутствовал), а ребёнка пристроить некуда. И мы с Андреем остались с годовалой девочкой на вечер.

Но сестра исчезла на три дня. И всё это время нам пришлось возиться с грудным младенцем – ничего более безумного в нашей жизни до того не случалось. Мы, разумеется, категорически не понимали, что делать с ребёнком (стóит также учесть принципиальное отсутствие в те времена вещей, без которых уход за детьми нынче немыслим и которые здорово облегчают многие моменты, – всяких памперсов, влажных салфеток, нормальных сосок, сменных бутылочек, готовых смесей для кормления и тому подобного).

Те три дня обернулись для нас сущим кошмаром. И по итогам неожиданно навязанного испытания я ещё больше укрепилась во мнении, что при наличии детей ты себе не принадлежишь. Когда мы наконец сдали ребёнка на руки изрядно загулявшей сестре, то ещё долго в полном ужасе смотрели друг на друга, не понимая, как это вынесли.

А потом наша с Андреем жизнь дала трещину: он стал уставать. Молодой двадцатичетырёхлетний мужчина начал утомляться от того великовозрастного ребёнка, каким была я. Думаю, что я слишком много требовала от него в эмоциональном плане. Из-за отчётливого охлаждения с его стороны мы стали всё чаще ссориться. Я хотела от Андрея того, что он, наверное, просто не мог мне дать. И наш молодой брак (а мы официально расписались и сыграли свадьбу, всё как положено) затрещал по швам.

К слову, студенческая свадьба получилась довольно смешной. На мне – чёрное платье, доставшееся от мамы, на Звягинцеве – светлый, почти белый костюм (он тогда всячески старался походить на своего кумира Андрея Миронова и сшил себе тройку цвета сгущённого молока). Происходящее казалось нам очень забавным: он в белом, я в чёрном – всё наоборот!

Андрей работал дворником, я уборщицей, и по ночам мы вместе кололи лёд, очищая тротуары. В частые и обильные тогда снегопады мы не спали совсем: снег приходилось чистить практически без остановки, иначе завалит так, что бульдозером не справишься.

Запомнился один эпизод. На нашем участке, состоявшем из двух длиннющих дореволюционных домов по Никитскому бульвару, аккурат напротив дома-музея Гоголя, прямо возле дороги стоял железный мусорный бак. Непростые местные обитатели – в том числе, что забавно, и знаменитый режиссёр «Белорусского вокзала» Смирнов, двадцать лет спустя сыгравший одну из главных ролей в «Елене» Звягинцева, – стаскивали туда бытовые отходы.

Каждый день в семь утра приезжал мусоровоз и стальным манипулятором опрокидывал неаппетитное содержимое огромного бака в свою зловонную утробу. А дворнику полагалось обязательно при этом присутствовать, дабы незамедлительно устранить неизбежные следы погрузки: самый центр города, средоточие туристических маршрутов.

Как-то тёплой весенней ночью бак подожгли – то ли непотушенный окурок бросили, то ли специально: полыхало внушительно, да и благоухало на всю округу. Примчались пожарные и оперативно ликвидировали возгорание. А утром, когда приехал мусоровоз, оказалось, что бак доверху наполнен перемешанной с разбухшим мусором водой.

Водитель-оператор в энергично-непечатных выражениях объяснил, что поднимать бак не станет – манипулятор не потянет, и вообще, это не его проблемы, мол, отходы положено принимать в чистом виде, а не водно-мусорный коктейль. И укатил, обдав нас удушающим облаком дизельного выхлопа. Пришлось какими-то невероятными, запредельными усилиями опрокидывать тянувший по ощущениям не менее чем на тонну бак на бок, а потом полдня соскребать с асфальта раскисший мусор…

В учреждении, где я подрабатывала уборщицей, раз в несколько недель выдавали характерный для скудной советской эпохи набор продуктов с гордо-нелепым названием «заказ» (банка скверного растворимого кофе, палка копчёной колбасы, ещё какой-то дефицит – впрочем, дефицитным тогда стало уже всё, кроме хлеба, серых макарон и кускового сахара). Ради этого я ежедневно драила гнилые, не перестилавшиеся явно со времён царского режима полы.

Так что жили мы голодно, но весело. И без каких-либо мыслей о детях.

Вскоре после трёхдневной эпопеи с ребёнком моей сестры у меня случилась беременность. То есть про ГИТИС можно забыть: потеря минимум года, если не нескольких, а то и расставание с учёбой вообще.

От этой новости я внутренне замерла, застыла, как будто в моей жизни стряслась беда. Я понимала – Андрею это совершенно не нужно. И тем более – это не предотвратит наше расставание. А