Я неторопливо пила чай и размышляла. Как видно, Татьяна Степановна ничего не преувеличила, давая характеристику бывшему мужу своей племянницы. Подловатый, прямо скажем, мужик. Решил свою карьеру строить исключительно за счет женщин. Ничем не брезговал. Казалось бы, что возьмешь с официантки? Зарплата у нее маленькая, сама приезжая, статуса никакого, жилплощадь съемная и связей тоже никаких… Только и тут Валерик пристроился – обедал каждый день забесплатно. Как говорится, курочка по зернышку клюет, с паршивой овцы хоть шерсти клок… А как только появилась у него на горизонте одинокая девушка с собственной двухкомнатной квартирой, он тут же переметнулся к Татьяне. Пришлось даже жениться на девушке, чтобы постоянную прописку получить. А уж потом-то, когда оказалось, что Танечка его в богатую семью ввести сможет, он и развернулся. Да, спокойно мог такой тип жену бывшую убить, чтобы она его планы не нарушила. Этот за возможность красивой жизни на все пойдет!

Все оно так, но официантка-то видела Татьяну с другим мужчиной. Уж Валерика-то она бы узнала. И машину его тоже. Кстати, какая у него машина? Надо выяснить. Скорей всего что-нибудь покруче «Опеля», надо же жену молодую на приличной машине возить! Или папочка выдаст машину с водителем. Так, наверное, проще: не угодит зятек – можно его под зад коленом выгнать. С чем пришел, с тем и ушел.

– Еще что-нибудь принести? – раздался надо мной неприветливый голос.

Это Лизавета подошла, а я и не заметила, погрузившись в размышления.

– Спасибо, ничего не надо…

Она уже протягивала мне счет. Я раскрыла сумочку, углубилась в нее в поисках кошелька, не нашла его, рассердилась и вывалила на стол все содержимое. Клянусь, я сделала это не нарочно, просто кошелек вечно оказывается на самом дне, такая уж у меня сумка.

– Что это? – Лизавета наклонилась и выхватила из кучи барахла на столе фотографию.

На снимке был изображен Валерий Окунев, муж Тани. С разрешения нашей клиентки я разрезала свадебную фотографию пополам, чтобы показывать их по отдельности – мало ли как дело обернется. И вот Лизавета поднесла к глазам эту фотографию и тут же уставилась на меня волком:

– Откуда это у тебя?

– А твое какое дело! – Я сделала попытку выхватить у нее из рук снимок, но не тут-то было. – Отдай! – Я начала нервничать.

Если мы сейчас с Лизкой раздеремся, как бы не накостылял мне охранник. Скажет еще, что я платить не хочу. Можно, конечно, первой пожаловаться на ее хамство, но мне не с руки привлекать к себе лишнее внимание.

– Ты не зарывайся, – сказала я спокойно, – вот, получи по счету, и простимся прямо сейчас.

– Ага, разбежалась! – усмехнулась Лизавета. – Пока не скажешь, откуда у тебя эта фотография, никуда отсюда не уйдешь!

– А может, мне ее Валерик подарил на память о нашей любви! – Я решила показать зубки.

– Врешь! – закричала Лизка. – Все врешь! Чтобы он на такую швабру, как ты, внимание обратил?

– Но-но, – обиделась я, – на себя-то посмотри, тоже мне, королева красоты! И что ты так переживаешь, – продолжала я, потихоньку собирая вещи в сумку. – Валерочка-то женится на днях, так что ни тебе, ни мне не достанется. Так зачем нам ссориться?

– Нет, но когда он успел? – горестно спросила Лизавета. – Вроде бы все время он с этой своей мымрой находится, когда не на работе. А в магазине тоже все время на виду…

Я хотела спросить, где Валерик теперь работает, но вовремя спохватилась. Лизка все равно ничего не скажет, а меня еще больше заподозрит.

Я положила на стол деньги и осторожно, не поворачиваясь спиной к очумевшей от ревности официантке, вышла из кафе.

К Лизавете мы подошлем дядю Васю, он учинит ей допрос по всем милицейским правилам, уж он умеет. И если Лизка владеет какой-либо информацией о Татьяне, дядя Вася из нее это вытрясет.

Я перешла дорогу и открыла дверь цветочного магазина. И сразу же попала в эпицентр циклона. Или тайфуна, как кому больше нравится. Или торнадо, имя которому было Римма Михайловна.

– Ты что это себе позволяешь? – заорала она визгливым голосом, из чего я сделала вывод, что в магазине не было ни одного покупателя. – Ты где это шляешься в рабочее время?

– Обедала, – коротко ответила я, пытаясь плавно обойти фурию, – могу я пообедать? Или у вас в магазине сотрудники должны с голоду умирать?

Римма поперхнулась воздухом и заступила мне дорогу.

– Ты… – пыхтела она, – ты… еще смеешь возражать? Да ты никто, и звать тебя никак! Да я на твое место завтра же сто человек найду!

Ага, найдет она. То-то четвертый день объявление у них висит, что продавец требуется. Никто не торопится на такую-то зарплату!

Я молчала, прикидывая про себя, нужно ли мне еще оставаться в магазине. Вроде бы все сведения я уже получила, вряд ли девочки еще что вспомнят. И даже вещи Танины просмотрела. Стало быть, пора отсюда уходить.

Римма восприняла мое молчание как знак покорности и еще больше разошлась.

– Уродка безрукая! Ничего не умеет, а туда же – права качать! С голоду она помирает! Да ты у меня вообще без обеда работать будешь!

Глаза у нее потихоньку вылезали из орбит, лицо стало красное, как помидор, а голос приобрел диапазон дисковой электропилы.

Лечиться надо, Римма Михайловна!

Я огляделась вокруг. Если сейчас метнуть этой заразе в лицо вон ту кливию, то жалко цветок. Земля высыплется на голубой свитерок, это приятно, но кливия как раз собирается цвести, так что ей вреден такой стресс. А если брызнуть Римме в лицо раствором удобрения, еще привлекут за хулиганство.

– Не смейте говорить мне «ты», – отчеканила я, – в последний раз предупреждаю, а то за себя не ручаюсь.

– Вон из магазина! – заорала Римма. – Ты здесь больше не работаешь!

– И не собиралась никогда работать в этой богадельне, – я пожала плечами, – цветы все больные, вялые, ассортимент скудный, директриса дура и истеричка. Разоришься скоро!

Римма зашипела, как кошка, позабыв от злости все слова, и бросилась на меня.

Я ловко увернулась и метнула в нее круглый кактус. И как только сил хватило!

Кактус сбил Римму с ног да еще обсыпал землей из горшка. И еще колючки застряли в волокнах свитера. Римма пыталась их вытащить, но укололась. Стоявшая в дверях Лена кусала губы, чтобы не расхохотаться, и показала мне за спиной Риммы большой палец.

– Счастливо оставаться! – сказала я на прощание.

Мне никто не ответил.

Василий Макарович положил телефонную трубку и еще несколько минут смотрел на нее с детской обидой и откровенной неприязнью. Вот они какие, эти женщины! Даже Василиса, к которой он относился по-отечески, которую научил азам трудной и опасной работы детектива, к которой, чего греха таить, привязался за время совместной работы, – даже она оказалась черствой, неблагодарной и безжалостной эгоисткой! Вместо того чтобы окружить больного человека заботой и лаской, вместо того чтобы подавать ему каждые полчаса горячий чай с медом или малиновым вареньем и три раза в день кормить вкусной и калорийной домашней пищей – вместо этого она нагружает его работой! Его, тяжелобольного, немолодого и глубоко страдающего!