В глазах Горбачёва было важным и то, что советский человек был постоянно ограничен в выборе возможностей: он не мог свободно переселиться туда, где ему лучше, не мог поехать за границу когда захочет, не мог выбрать себе товары какие хочет. Все это приводило к напряженности, которая копилась в коллективной психике и требовала выхода. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, явилось назначение на пост Генерального секретаря ЦК КПСС Черненко.

Кунаев писал: «Избрание Черненко… было нашей ошибкой. Мы знали, что он аккуратист, строго следит за прохождением документов, но на роль лидера явно не годился. Во время рассмотрения его кандидатуры ни один из членов Политбюро не выступил. Черненко стал генсеком при гробовом молчании членов ПБ… Все мы понимали, что по своему уровню культуры и знаний, государственной мудрости он не отвечал тем требованиям, которые были совершенно необходимы первому лицу государства. Но мы, хоть и молча, проголосовали за. Думаю, не только меня мучили угрызения совести. Но оправдания нашему всеобщему малодушию нет».

Все это так. Но самое главное заключалось в том, что это был уже смертельно больной человек. Попытка спасти тоталитарную систему не состоялась. Горбачёву пришлось присутствовать при том, как, став генсеком, 73-летний тяжелобольной Черненко в 1984 году восстановил в КПСС исключенного из нее при Хрущёве В. М. Молотова, сам вручил ему партбилет. Это действие вместе с Михаилом Сергеевичем с изумлением наблюдала вся страна по телевидению. Черненко пригласил вернуться в СССР дочь И. Сталина Светлану Аллилуеву, пытался возвратить внимание экономистов к научно-практической значимости экономических дискуссий конца 1940-х – начала 1950-х годов и печально известной работе Сталина – впервые после 30-летнего забвения той книги.

Маразм руководства достиг своего апогея при Черненко, который не обладал элементарными качествами политического деятеля и к тому же стал генсеком, будучи безнадежно больным.

С помощью жесткой дисциплины, искусственных пропагандистских приемов, которые, впрочем, не воспринимались в народе и давали лишь внешний пропагандистский эффект, государственный корабль кое-как поддерживался на плаву, но динамизм и скорость утратил. Страна шла навстречу большой беде.

На самый верх, как правило, поднимались руководители более толстокожие, особенно не переживавшие за моральные аспекты своих действий, те, у кого совесть запрятана глубоко. Ибо качества руководителя оценивались главным образом с точки зрения способности достигать поставленной цели.

К появлению Горбачёва на Новой площади партийно-советское руководство своим внешним видом свидетельствовало всему миру немощь и корыстолюбие лидеров.

«Конечно, мне нелегко, – говорил Черненко…бледный с синими губами, задыхающийся… – Но товарищи настояли на моем избрании, и мне отказаться было невозможно». Опять те же стереотипные ссылки на «товарищей», которые я, – вспоминал Е. Чазов, – уже слышал и от Брежнева, и от Андропова. Ссылки, которыми прикрывалась жажда власти и политические амбиции».

«Это было очень своеобразное время, – вспоминал академик Г. Арбатов. – Брежнев и его сподвижники утвердили власть узкой группы, в которой, несмотря на старость и болезнь, все же безоговорочно главенствовал сам Генеральный секретарь. Все в этой группе, пока хоть как-то держались на ногах, были практически несменяемыми. Физиология стала важнейшим фактором политики. А иногда все зависело просто от того, кто кого переживет». Одряхлевшее руководство Советского Союза больше беспокоилось о своем здоровье и благосостоянии близких, нежели о «службе Отечеству». Оно патологически боялось каких-либо изменений и новшеств, продолжая упорно обманывать народ, покупать его доверчивость дешевой колбасой и водкой, выдвигать «руководителей» лишь из рядов КПСС.

Горбачёв с хрестоматийной биографией коммунистического управленца – типичный продукт советской эпохи. Но он явно выделялся своим румянцем, южным загаром, своим здоровьем (за этим внимательно следила Раиса Максимовна) на фоне престарелого ареопага, не способного управлять страной.

Утром перед работой – сеанс массажа. В полдень ему подавали чай или сок. Обедал он только дома. Пищу ему готовил специально подобранный повар. После обеда полтора часа отводилось отдыху и дневному сну.

Жена активно следила за распорядком дня и делами супруга и в Москве, тем более что престарелый ареопаг появлялся на Новой площади не каждый рабочий день, проводя время в кремлевских санаториях и больницах.

Раиса Максимовна держала Горбачёва, любившего вкусно и много поесть, на строгой диете, превратив его из пухлощекого, с явно обозначенными вторым подбородком и лысиной, к моменту перевода в Москву в существенно постройневшего и со вкусом одетого человека средних лет.

Колеса государственной машины еще тяжело кряхтели, «ворочаясь».

Горбачёв моментально заметил перемену в поведении работников партийного аппарата – помощников, консультантов и референтов – во время его визитов к секретарям ЦК. Аппарат был вышколен, дисциплинирован, но теперь вместо человеческих отношений в силу вступала «табель о рангах». Чинопочитание в КПСС было утвердившейся нормой. А ведь многих он «хорошо знал, во время наездов в Москву десятки раз разговаривали, шутили. Отношения, как мне казалось, были вполне нормальными. И вдруг… В каждой приемной встретил как будто других людей. Возникла некая “дистанция”».

Горбачёв начал осваивать круг проблем с того, что попросил заведующего сельскохозяйственным отделом В. А. Карлова собрать всех, с кем предстояло работать. «И тут то же самое… Вчера они давали мне рекомендации и указания, вмешивались в ставропольские дела. И каждый при этом многозначительно изрекал: «Есть мнение…» Чье – не говорят. И все-таки отношения были у нас нормальные. А теперь, когда собрал их, смотрят настороженно, как на «начальство», и тревога в глазах – «новая метла». Надо было вносить ясность, снимать беспокойство, и поэтому сразу же сказал:

– Устраивать чехарду с кадрами не намерен, будем работать, как работали.

Все успокоились, и началась деловая беседа».

«Решил пойти по секретарям ЦК с визитом вежливости – поговорить, установить контакты, как-никак, а работать вместе. Побывал у Долгих, Капитонова, Зимянина, Рябова, Русакова. Когда зашел к Пономарёву (академику, курировавшему Институт марксизма-ленинизма, автору более 100 научных и публицистических работ, а главное – известного учебника «История Коммунистической партии Советского Союза». – Т. К.), то услышал советы по вопросам сельского хозяйства. Это, кстати, продолжалось и потом, вплоть до его ухода на пенсию. Борис Николаевич принадлежал к числу «аграрников-любителей»: проезжая на машине со своей дачи в Успенском, отмечал все, что попадалось на пути…

– Вчера видел у дороги поле. Хлеб созрел. Надо косить, но ничего не делается. Что же это такое?

Или:

– Вчера гулял недалеко от дачи, набрел на овраги – трава по пояс… Почему не косят? Куда смотрят?

Так вот и было: эксперт по международным делам, особо не смущаясь, выдавал «экспертные» рекомендации и по сельскому хозяйству».