Издатель и Франциска, держа в руках полные бокалы, ходили вокруг друг друга.

Бруно в ванной стриг ребенку ногти на ногах.

Издатель и Франциска, улыбаясь, медленно ходили по коридору мимо друг друга.

Бруно стоял рядом с мальчуганом, уже лежавшим в постели. Тот сказал:

– Вы все так странно молчите.

Бруно еще постоял, склонив голову на плечо; потом потушил свет.

Вместе с женой он по коридору прошел к остальным гостям. Навстречу им шел актер, Бруно одной рукой обнял жену за плечи, но тут же снял руку.

Актер сказал Марианне, что искал ее.

Все собрались в большой комнате; говорили мало. И все-таки казалось, что они, не дожидаясь настоятельного приглашения, все ближе придвигались друг к другу, да так и сидели какое-то время.

Продавщица, откинув голову, сказала:

– Какой же долгий был сегодня день! У меня будто глаз не осталось – одни дыры, и горели они немилосердно. Теперь боль утихает, и постепенно я опять начинаю видеть.

Шофер, сидевший с ней рядом, сделал движение, словно хотел вцепиться ей в волосы, но опустил руку.

Издатель стал на колени перед продавщицей и принялся целовать ей палец за пальцем.

Шофер показывал всем по очереди фотографии, которые достал из бумажника.

Франциска сказала продавщице:

– Почему вы не вступите в какую-нибудь партию?

Продавщица промолчала, но внезапно обняла Франциску; та высвободилась и сказала, глядя на Марианну:

– Одиночество служит причиной самой леденящей, самой мерзкой боли – боли, вызванной призрачностью твоего существования. И тогда нужны люди, которые доказали бы тебе, что ты еще не окончательно потерял человеческий образ.

Шофер энергично кивнул и поглядел на издателя; тот поднял вверх руки и сказал:

– Я не возражал.

Продавщица тихо подпевала мелодии, а потом улеглась на пол и вытянула ноги.

Шофер вытащил блокнот и принялся всех рисовать.

Франциска открыла было рот, но шофер сказал:

– Пожалуйста, не двигайтесь!

И Франциска закрыла рот.

Все молчали, пили, опять молчали.

Внезапно все одновременно расхохотались.

Бруно, обращаясь к актеру, сказал:

– А знаете ли вы, что сидите на моем месте?

Актер поднялся, чтобы пересесть на другой стул.

Шофер, продолжая рисовать, строго сказал:

– Оставайтесь где сидели!

Бруно вытянул из-под садившегося актера стул, и тот грохнулся на спину.

Поднимался актер медленно, а потом как-то нерешительно шагнул к Бруно.

Шофер пытался разнять этих двоих, катавшихся по полу.

Продавщица надела очки.

Франциска обменялась взглядом с издателем, и он начал рассказывать, как во время войны пережил однажды кораблекрушение.

Молодая женщина смотрела в окно, в сад, – там сильно раскачивались верхушки деревьев.

Шофер принес из машины аптечку.

Он соединил руки актера и Бруно, пятясь, отошел, знаками давая понять, чтобы они оставались в этом положении, и стал их рисовать. Бруно и актер скорчили гримасы, а шофер закричал:

– Не смеяться!

Бруно и актер одновременно вымыли в ванной лица.

Продавщица с Франциской тоже вошли в ванную и осторожно вытерли их полотенцем.

Шофер показывал всем готовые рисунки.

Марианна и Бруно вышли на площадку. Немного помолчав, Бруно спросил:

– Ты уже успела обдумать, как будешь жить дальше?

Она ответила:

– Нет. Как-то раз я на миг очень ясно увидела свою будущую жизнь и до глубины души похолодела.

Они стояли, смотрели вниз на гаражи, где скользили подгоняемые ветром целлофановые мешочки. По улице шла та же самая пожилая женщина, но без собаки, из-под пальто виднелось длинное вечернее платье. Она тотчас с ними поздоровалась, помахала обеими руками, словно ей было все известно; они ответили ей.

Молодая женщина спросила, нужно ли ему завтра на работу.

Бруно:

– Не говори сейчас об этом.

Они, под руку, вошли в большую комнату через дверь, выходящую на площадку; шофер, потягивая шампанское, показал на них пальцем и воскликнул:

– Поистине любовь еще существует!

Продавщица шлепнула его по вытянутому пальцу и сказала:

– Ребенок спит.

Шофер повторил свои слова тише.

Издатель, прислонясь к креслу Франциски, согласно кивнул; задремал. Франциска осторожно поднялась и, взяв шофера за руку, потянула за собой, они танцевали щека к щеке.

Актер подошел к молодой женщине, стоявшей у окна.

Они вместе смотрели в окно, за которым ярко светилось усеянное звездами грозное небо, посылая свой свет куда-то за звезды в неведомую даль.

Спустя немного времени он заговорил:

– Существуют столь отдаленные от нас галактики, что свет их слабее, чем фоновое свечение ночного неба… Мне хотелось бы оказаться сейчас с вами где-нибудь совсем-совсем в другом месте.

Она тотчас отозвалась:

– Пожалуйста, не стройте никаких планов на мой счет.

Актер долго смотрел на нее, так что и она в конце концов вынуждена была посмотреть на него; и вдруг начала рассказывать:

– Однажды я лежала в больнице и видела, как одна очень старая, больная, бесконечно печальная женщина гладила медицинскую сестру, стоявшую у ее постели, но гладила она только ноготь ее большого пальца, только ноготь.

Они все еще смотрели друг на друга.

Наконец актер сказал:

– Пока мы смотрели друг на друга, я разглядел все помехи в моей прежней жизни, словно пороги, препятствовавшие моему влечению к вам, порог за порогом, и в то же время, продолжая смотреть на вас, я ощутил, как эти помехи одна за другой утрачивают свое значение и остаетесь лишь вы. Теперь я люблю вас. Я люблю вас.

Бруно сидел неподвижно; только пил.

Продавщица, оставив шофера, стала танцевать с Франциской.

Шофер чуть покачивался; попытался шагнуть к одному, к другому; в конце концов стал в сторонке.

Бруно тихо бормотал стихи:

Франциска, танцуя, посмеялась над ним.

Актер, стоя у окна, оглянулся на Бруно, когда тот спросил: разве это не прекрасное стихотворение?