— Не знаю еще, — Егор пожимает крупными плечами, — вдруг что-то в будущем появится. Я обязательно придумаю.

— Ничего криминального? — с надеждой усмехаюсь.

— Клянусь, — охранник выставляет ладонь вверх и скрещивает пальцы. — Все в рамках закона.

— И спать ни с кем не придется?

— Смеешься? — густая бровь подскакивает, а Егор качает головой.

— После предложения папы — выйти за старика, я уже ничему не удивляюсь.

Егор натянуто усмехается, выравнивается во весь двухметровый рост и прячет руки в карманы брюк.

— За пару сотен бумажных и твое спасенное творчество такое точно просить не буду. Ты только не исчезай, чтобы я мог долг-то забрать.

— Я позвоню, — показываю на телефон и ныряю в салон такси.

— Буду ждать, — Егор улыбается на прощание, а я пытаюсь запомнить его лицо, чтобы в будущем обязательно его найти и сказать «спасибо».

Дверь хлопает, будто разрезает мою жизнь на «до» и «после». Я прилипаю к окну, не в силах сдержать слез, и полностью отдаюсь чувствам. Отпускаю обиды, гнев… и начинаю жизнь с нового листа.

* * *

Ласточка. Наши дни

Не знаю, чем я думала, когда впустила его в дом. Наверное, разбитый вид и печальный взгляд Аверина сыграли свою роль. Или воспоминания, которые последние дни нахлынули на меня, лишив сна.

Или я слишком вымоталась и хотела банального внимания.

Или просто хотела…

Кошмар, о чем я думаю?

Давид идет следом, чувствую между лопатками жжение от его взгляда. Все тело протестует, покрывается мурашками, и я уверена, что мужчина замечает мою реакцию.

Его шумный выдох пролетает над ухом, когда мы вместе попадаем в коридор.

— Мама, — сложив на груди руки, сын стоит на пороге комнаты и хмуро поглядывает на гостя.

Как же они похожи… И разлет бровей, и синь глаз, и даже губы. Нечестно это. За столько лет я как-то свыклась с ходячей копией моей личной драмы, но вот так — впустить добровольно в свой дом опять — это только я, дурочка, умудрилась.

— Все в порядке, Миша, — подхожу ближе и кошусь через плечо, не заметил ли Давид, как мальчик на него похож.

— Мы не больны уже, я, — сын кивает на Аверина, — еще на улице объяснил.

Моего внимательного мальчика невозможно обмануть. Он знает, как сложно последние месяцы с деньгами, и визит врача — это новый удар для нас.

Нежно говорю, чтобы успокоить:

— Давид Рустамович зашел на несколько минут, узнать, как ваше здоровье. Чаем угостим его?

— Как хочешь, — отвечает холодно Миша и, пожимая плечом, бросает в Давида цепкий взгляд. — Только он, кажется, пьян.

— Каюсь, — включается мужчина, подняв к потолку два скрещенных пальца, — выпил пару стопок за упокой.

— Иди к себе, Миша, — прошу сына, показывая взглядом, что его придирчивость сейчас не уместна. — Можете занять с Юлей мой ноут.

— Малая, — сын оборачивается, — поиграть хочешь?

— Мне кусать охота, — Юляшка тут же выглядывает из-под руки брата и с надеждой смотрит на меня, а потом на гостя.

Зыркаю на притихшего за мной Аверина. Он уже скинул туфли, остался в белых-белых носках, как раз для нашего затертого пола, расстегнул пальто и через приоткрытые полы выглядывает белоснежная рубашка. Стоит так близко, что я кожей чувствую его жар, и нос втягивает терпкий аромат парфюма.

— Мы сейчас все устроим, — Давид, поймав мой взгляд, ловко оттесняет меня к другой стене, забирает пакеты из рук и наклоняется к малой. — Любишь тирамису?

— А… — дочка широко улыбается, кивает активно, но вдруг теряется и прячется за братом, обнимая его за пояс. — Миса, — шепчет она со спины сына, — а что такое тиламисю?

— Идем, — Мишка уводит ее в комнату, и я слышу, как пытается рассказать сестре о том, чего она никогда не ела. В этот миг охота от стыда провалиться под пол.

Давид поворачивается ко мне, припирает еще больше к стене своим ростом и заглядывает пытливо в глаза.

— Арина… — его голос изломан хрипом, глаза прищурены и ноздри раздуваются, когда он глубоко вдыхает.

Я делаю вдох следом, потому что не могу больше сдерживаться.

— Давид…

— На кухню? — Аверин делает шаг назад. С трудом, но делает. Поднимает пакеты, напоминая, зачем пришел.

Хотя я прекрасно знаю, зачем он явился…

Меня ошпаривает краской, прячу взгляд и спешу на кухню. Хорошо, прибраться сегодня успела, хоть на что-то я сегодня была способна.

Стол пустой. Фрукты и сладости, что Давид купил в прошлый раз, малыши съели сразу, мясо и сыр я растянула на пару дней, но и они уже закончились. На молоко, чтобы манную кашу сварить, сегодня денег не хватило, пришлось пюре и голым супом довольствоваться.

Но сейчас, когда у важного, пусть и в прошлом, для меня человека, горе — я не могу думать о долгах и пробелах в финансах. Подумаю об этом позже.

— Есть бокалы? — вдруг спрашивает Давид и, остановившись у стола, первой из пакета достает высокую бутылку вина.

— Только чашки, — отворачиваюсь. Чтобы занять дрожащие руки, включаю воду, набираю чайник и ставлю его на плиту.

Зажечь спичку получается с третьей штуки. Бракованные попались, брала самые дешевые. Какие-то вспыхивают слишком, какие-то чиркаешь-чиркаешь, а толку нет.

Но и третья гаснет от потока воздуха за спиной. Я замираю, чувствуя рядом обжигающее мужское тепло, слыша над ухом дыхание.

— Что вы себе…

— Я помогу, — он мягко протягивает руки вперед, почти обнимая меня за талию, едва касаясь кожей кожи, одной ладонью прячет мою кисть с коробочкой, второй переплетает пальцы, в которых я зажала новую спичку.

Завороженно слежу за движениями мужчины, жадно рассматриваю скульптурные руки, объемные вены, что темнеют под светлой кожей, и не дышу. Только чувствую, как сердце прыгает между ребер, пытаясь вылететь через спину и ударить Давида в грудь.

Он стал другим. Сильным и мощным, как Аполлон. На руках появилась какая-то грубость и рубленность. Раньше его длинные пальцы были очень нежными и очень теплыми. А сейчас они близко, но я не смею прикоснуться.

Я бешено хочу, чтобы он ушел, но совесть не позволяет. И что-то еще…

Мне некуда отступить, и не могу сбежать, потому не сопротивляюсь. Казалось бы, чего бояться и возмущаться, ведь Аверин ничего не делает. Стоит за мной, склонился и молчит.

— Не нужно, — тихий писк вылетает из горла. — Я сама.

— Это всего лишь спичка, — шепчет и, сильнее прислонившись ко мне, проводит зеленой головешкой по боковушке коробки. Деревяшка вспыхивает… и я следом — слишком давно у меня никого не было, а писать откровенные книги — это каждый раз ходить по тлеющим углям. Завести себе партнера для секса при живом муже — у меня не хватило наглости.