На улице Люся догнала ее и схватила за рукав. Галя вздрогнула от неожиданности и сильно огорчилась, что испуг может дурно отразиться на ребенке. Скобцева истолковала это по-своему.

– Я знала, что ты будешь завидовать моему замужеству, – сказала она, – и хочу сразу предупредить: не вздумай устраивать нам какие-нибудь козни, потому что я всегда найду на тебя управу!

Галя вырвала из ее цепких пальцев в черных кожаных перчатках рукав своего пальто и сказала чистую правду:

– Представь, мне глубоко безразлична ваша семья! Я не собираюсь ничего вам устраивать.

– Ага! Так я тебе и поверила! Что тебе остается говорить! Но ты знай, что у меня честная НОРМАЛЬНАЯ семья! Все знают, что мы не поженились до моей беременности из-за Колиной травмы! А про тебя все в городе говорят, что ты сама легла под Ваську, потому что никто на тебя, версту коломенскую, не позарится, даже идиотина Гога Гусь! И нечего мне врать, что у тебя ребенок Колин! В общем, еще раз предупреждаю: если только сунешься к моему мужу со своим… – Люся специально выдержала паузу, чтобы слово, которое она собиралась произнести, ударило больнее, – ублюдком, то пеняй на себя!

И опять Галя ничего не успела ей ответить, потому что Люся быстро, насколько позволял уже немаленький живот, пошла от нее прочь. Да и что Галя могла бы ей ответить? Если уж быть честной перед собой, то она сделала именно то, о чем говорила Скобцева, то есть легла под… только не под Ваську, а под Якушева, что существа дела не меняло. Правильно о ней судачат в Григорьевске. И то, что на нее никто не позарится, – чистая правда. Никто и никогда.

Гале вдруг захотелось разрыдаться, громко, чтобы было слышно на весь Григорьевск, но она знала, что этого делать нельзя. Она – будущая мать и хочет родить здоровенького ребенка, которого уже очень любит. Галя подняла воротничок пальтишка, передернула плечами и пошла к дому, все так же осторожно неся впереди себя живот.

А между тем Сашку Вербицого комиссовали подчистую. Пару месяцев назад он перенес операцию аппендицита в Севастопольском госпитале. Поскольку в то самое время, когда у него скрутило живот, они были далеко в море, быстро добраться до какой-нибудь больницы не было никакой возможности. Корабельный врач долго уговаривал себя, что матрос Вербицкий просто вульгарно объелся добавками в обед. Когда же у Александра начала стремительно подниматься температура, он окончательно понял, что дело, как говорится, пахнет керосином. Собственно, он и раньше уже догадывался, но знал, что и аппендицит бывает хроническим: то есть поболит-поболит, да и перестанет. Вот будет фокус, если у Вербицкого перестанет, а они уже вызовут вертолет. Отвечать придется не матросу.

Короче говоря, Александр Вербицкий был уже совсем плох, когда попал на операционный стол. Перитонит оказался знатным. Гной, растекшийся по брюшной полости из лопнувшего отростка, видимо, собрали не весь, потому что у больного на следующий день температура зашкалила за сорок, а живот вздулся. В общем, оперировали беднягу Сашку по второму разу. Только могучий молодой организм смог выдержать подобную передрягу. В общей сложности Вербицкий провалялся в госпитале полтора месяца. Когда он выписывался, был так худ, что с трудом узнал в большом зеркале гардероба свое почерневшее лицо. Ко всему прочему он почему-то стал слегка подволакивать правую ногу. Врачи уверяли, что нога – ерунда, потому что разработается. Если же не разработается, то тоже ничего, поскольку о слегка подволакивающейся ноге не стоит даже говорить после того, как они, врачи, спасли его от неминучей смерти.

Сашка не знал, радоваться ему этому или нет. С одной стороны, хорошо, что служба не задалась. Не очень-то она ему нравилась, да и качку он переносил плохо. Над ним вся команда ржала и уверяла, что к концу третьего года он как раз и привыкнет. С другой стороны, ему некуда было возвращаться, кроме как в родной Григорьевск. Туда ему уж очень не хотелось. Родители ничего не писали ни о Лагутенке, ни о Якушеве, которых он отмолотил по первое число. То ли с теми было все в прядке, то ли настолько плохо, что родители боялись сына расстраивать. Сашка и сам расстраиваться не хотел, а потому в своих письмах подобных вопросов не задавал.

Но не это было главной причиной, из-за которой Вербицкий не хотел возвращаться в родной город. В Григорьевске жила Галочка, о которой Сашка не переставал мечтать по ночам, с трудом размещая свое длинное тело на узкой флотской койке. Вот о Галочке родители писали. Они не знали о влюбленности сына и думали, что он полез защищать одноклассницу от насильника как настоящий мужчина, которого они в нем сумели воспитать. Родители писали, что известный ему человек все-таки успел изнасиловать Харину. Она ходит по Григорьевску уже с очень приличным животом, который ни от кого не скрывает, что и правильно. Ребенок ни в чем не виноват, а Галину все только жалеют.

Сашка догадывался, что Лагутенок скорее всего не имеет к Галиному ребенку никакого отношения. Он тогда все-таки успел вовремя. Видимо, гад Якушев не врал, когда трепался о своих коротких отношениях с Хариной. Когда Сашка думал об этом, скрипел зубами и жалел, что не забил Кольку до смерти. Конечно, он в таком случае находился бы сейчас где-нибудь в компании с Лагутенком, но это представлялось лучшим, чем возвращение в Григорьевск, чтобы видеть беременную Галочку и каждый раз при встрече представлять, как она и Колька…

И все же вернуться Сашке пришлось именно в Григорьевск. Никаких других родственников по Советскому Союзу он не имел. Все Вербицкие чуть ли не второй век жили в этом городе и на другое место жительства из него не выезжали.

Когда Сашка вернулся, после главных вопросов о здоровье отец сказал сыну о том, что того мучило больше всего:

– Ты… значит… о Лагутенке можешь не беспокоиться: он сел далеко, прочно и надолго. Если кто и вспоминает о тебе в связи с ним, так только хвалят, что ты вступился за девичью честь. Жаль, конечно, что не успел…

Сашка при эдаких отцовских словах с трудом подавил гримасу горечи и тихо спросил:

– А что с Якушевым?

– А с этим тоже все в порядке. Пришлось, конечно, в больнице полежать, но не долго. Он, знаешь ли, даже успел жениться на вашей однокласснице.

– На какой? – довольно безразлично спросил Сашка, потому что понимал: не на Галочке.

– На Люсеньке Скобцевой! – вставила мама и восхищенно всплеснула руками. – Уж такая красавица! Такая модница! Они, Сашенька, тоже ребеночка ждут, вот как получилось! А на тебя зла не держат! Я разговаривала с Колиной матерью, Анной Григорьевной, так она сказала, будто все вышло как нельзя лучше. Травма оказалась нетяжелой, а в армию теперь не идти, заниматься семьей и ребеночком, который скоро родится, а на будущий год – спокойненько и в институт поступать.

– А ребенок? – зачем-то спросил Сашка.

– А что ребенок? Анна Григорьевна ведь не работает. Сказала, что всегда поможет молодым с ребенком. Пусть учатся: и Коля, и Люсенька, если захочет, конечно. Только она ей советует не учиться. Она считает, что учиться и зарабатывать деньги должны мужчины. Оно и понятно: вон ее муж как хорошо устроился: директор овощебазы! Твой-то, Сашенька, отец… – мать посмотрела на Илью Петровича осуждающе, – все на работе да на работе, а Михаил Тарасович Якушев все успевает: и на своей овощебазе, и дома часто бывает, а дачу они на Рябом озере обустроили. Так что Люсеньке…