Поговорил бы с ребенком, ведь не видитесь днями, — сказала жена, когда я хотел было приняться за чертежи, которые взял для дополнитель­ного заработка.

Витька словно ждал команды и появился передо мной неожиданно, как грибок. Я сел на диван, посадил его рядом и спросил:

— Ну, Витька, вопросы есть?

— Есть, — бодро ответил он, в чем я и не сомне­вался.

— Давай, только по порядку, — приготовился я к каверзам вроде «почему ты усики бреешь, а тетя Вера нет?».

— Папа, вот на земном шаре много людей живет, а будет еще больше. А зачем?

— То есть как зачем? Человечество жить хочет!

— А зачем оно жить хочет?

— Ты хочешь спросить, в чем смысл нашей жиз­ни? — попытался я философски организовать Витькин вопрос.

— Ага, — согласился он на такой вариант.

— Человек создан для счастья, — сказал я, припо­миная, что мы прорабатывали по этой теме на послед­них политзанятиях. — Гм, как птица для полета,— до­бавил я, так ничего и не вспомнив.

— Человек живет, как птичка? — обрадовался Витька.

— Ну, нет... Человек живет, чтобы трудиться. В этом смысл его существования.

Жена иронически улыбнулась, но это относилось не ко мне, а к той посуде, которую я не мыл.

— А зачем человеку надо трудиться?

— Чтобы производить материальные блага. На­пример, вещи, продукты... Опять-таки игрушки…

— А зачем людям вещи?

— Человек их потребляет. Вот продукты ты ешь, игрушками играешь — значит, ты их потребляешь.

— Папа, мы купили пианино, а играть никто не умеет. Значит, мы потребляем?

— Как тебе сказать... С точки зрения магазина, мы его потребили. Ну, это сложный политэкономический вопрос, будешь в школе проходить.

— Папа, а когда человек потребил, то он для чего живет?

— Он опять трудится, чтобы приумножить матери­альные блага.

— А когда он потрудился?

— Он потребляет эти блага.

— А когда потребил?

— Я же тебе говорил — он идет трудиться.

— И так все время?

— Эти вопросы не твоего возраста, — раздражен­но сказал я.

— А у меня есть вопросы и моего возраста.

— Обед готов, — сообщила жена. — Идите, потребляйте.

— А потом пойдем трудиться, — вяло добавил Витька.

Стоп!

Я начну с начала, но главное будет в середине. Не светись он желтым, я бы его в парке и не заме­тил. Стоит себе вздутый, как поросенок, да он и был из поросячьей кожи. А кругом ни души. Взял я этот порт­фель, покачал на руке для определения веса — тяже­лый. Это еще ничего не значит, сейчас многие в порт­феле кефир носят, ботинки из ремонта или цемент для дачи. В общем, открыл я его....

Батюшки мои светы! Едрены палки! Набит порт­фель пятидесятирублевыми пачками денег, набит туго, как поросенок шпиком. Батюшки мои светы! Но это еще не главное, главное будет в середине.

Захлопнул я портфель и понес в милицию. Как-то в детстве мне довелось стянуть у мальчишки рогатку. Мой отец, совершенно не знакомый ни с одной педа­гогической теорией, отвесил мне такую затрещину, что до сих пор рябит в глазах от чужой копейки.

В милиции составили протокол, уложили деньги в сейф, пожали мне руку и подбросили до дому на газике с синим огоньком на крыше. Вот вроде бы и все. Да не все.

Утром в квартиру нудно позвонили.

— Вы Косоруков? — спросил меня видный муж­чина с бородкой набекрень и тут же добавил: — У вас есть белая рубашка?

— Есть, — ответил я и тоже добавил: — Но я ими не торгую.

— Быстро собирайтесь! Буду вас снимать на теле­видении.

За спиной тихо ахнула жена. Не будь мужчиной, я бы тоже тихо ахнул, потому что кроме как в фото­графии век нигде не снимался.

Или мы ехали на машине с сиреной, или в голове у меня выло, но на студию я прибыл с легким череп­ным звоном.

— Выступать умеете? — спросил меня с бород­кой. — Можно вас сразу записывать?

— Можно, — сказал я, вспомнив, как выступал перед своей бригадой: пять человек нас, не считая меня.

— Учтите, миллионная аудитория, — предупре­дил он.

Лучше бы не предупреждал: во мне тихо екнуло сердце и погнало кровь не сверху вниз, как положено, а снизу вверх. От этого я начал покрываться прохлад­ным потом, но допотеть мне не дали: он схватил меня за руку и ввел в громадную комнату, залитую светом и заставленную всякой техникой, — только что мясо­рубки не было, но и она, кажется, была.

— Отвечайте на вопросы спокойно, непринужденно, можно даже с юморком, — посоветовал бородатый, посадив меня за стол в конце зала.

И сразу вся эта техника нацелилась на меня. Я почувствовал, как екнуло сердце и погнало кровь спра­ва налево. Видимо, до ног она не доходила, потому что я их уже не чувствовал. Напротив сел мужчина, моих примерно лет, и начал мне улыбаться. Я сразу дога­дался, кто это.

— Начали! — крикнул человек с бородкой и хлоп­нул в ладоши.

Кто-то невидимый стал монотонно считать до де­сяти задом наперед. Как только сказали «три-два-один», мой сосед улыбнулся еще шире и вежливо спросил приятным голосом:

— Это вы тот самый гражданин Сухоруков, кото­рый нашел пятьдесят тысяч рублей?

— Тот он самый, — разлепил я губы и спросил в свою очередь: — А это вы потеряли?

— Нет, — пугливо ответил он, метнувшись взгля­дом за мою спину.

— Конечно,— вздохнул я, — такие деньги разве заработаешь.

— Стоп! — крикнул с бородкой и подскочил ко мне: — Зачем вы спрашиваете?! Ваша задача отвечать на вопросы корреспондента. Все сначала!

У меня начали холодеть кончики пальцев: я понял, что сердце не работает совсем и кровь ходит по орга­низму только от страха.

— Это вы тот самый гражданин Сухоруков, кото­рый нашел пятьдесят тысяч рублей? — опять спросил корреспондент тем же голосом.

— Да, это я тот самый гражданин Сухоруков, ко­торый нашел пятьдесят тысяч рублей, — ответил я и самодовольно развалился на стуле.

— У вас, наверное, возникла одна-единственная мысль?

— Почему это одна? — подозрительно спросил я.

— Точнее, какая у вас была первая мысль? — поправился корреспондент.