Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Курултай 1206 года единогласно даровал Чингисхану, яростному хану Монгольского улуса, мандат на проведение фундаментальных реформ и распределение должностей без учета племенных связей. Он немедленно воспользовался этим правом, назначив на высшие посты тех, кто был наиболее верен ему в длительный период трудностей и лишений. В «Сокровенном сказании» содержится исчерпывающий перечень всех, кто был удостоен высокой должности или титула, важного поручения или иной традиционной награды (например, освобождения от наказаний). Было объявлено о назначении девяносто пяти полководцев-тысячников. Мухали получил титул «Князя Государства»[99]. Джэбэ-нойону (чье прозвище означает «Стрела») было поручено отследить Кучлука, беглого найманского князя. Корчи за точные пророчества был награжден тридцатью женщинами по своему выбору. Шиги-Хутуху, шестой по счету, младший (приемный) брат Чингисхана, получил освобождение от наказаний за девять преступлений, а также стал главным судьей и хранителем Синего реестра решений хана. Несомненно, автор «Сокровенного сказания» хотел подчеркнуть, что Чингисхан без промедления вознаграждал своих помощников и никогда не забывал добрых дел[100].
На самом деле «Сокровенное сказание» не скупится на подробности, повествуя об устройстве государства и армии. Монголов часто обвиняют в том, что они не имели ни малейшего интереса к организации своей державы, предоставив управление империи китайским и персидским прислужникам. Это мнение не подтверждается содержанием анонимного «Сказания», которое, очевидно, было написано теми и для тех, кого весьма занимали тонкости управления и бюрократии.
Чингисхан хорошо понимал слабые и сильные стороны тюрко-монгольских племен. Он знал, что преданность своему вождю и племени (зачастую излишне яростная и эмоциональная) является не только источником силы, но и их наибольшей слабостью. Ему нужно было немедленно позаботиться об этом, дабы избежать участи столь многих своих предшественников, сгинувших без следа в горниле межплеменных войн. Некогда собственное племя оставило его, а теперь его окружали фанатично преданные сторонники, которые также отказались от своих племен. Он знал, что для победы ему нужны две вещи: преданность и средства для ее оплаты.
Чингисхан не испытывал иллюзий по поводу того, что армию можно напитать и воспламенить одной харизмой. Чтобы обеспечить начальную верность, он создаст новое племя, высшее племя, к которому будут принадлежать все его последователи, прошлые и будущие, которое будет построено и организовано по новой решетчатой схеме, ядром которой станет его собственная семья. Кирпичиками его нового племени будут отдельные семьи, группами по десять семей, которые будут давать клятву верности не былым племенам, а вождю группы и друг другу. Каждая единица из десяти (арбан), в свою очередь, будет частью более крупной группировки из ста семей (джагхун), которая войдет в тысячу (мянган). Высшей единицей было подразделение в 10 000 человек (тумэн), главы которых назначались лично Чингисханом. Одним ударом он отменил старую систему племен, из-за которой история степи поколениями топталась на одном месте.
Дурная слава, которая преследовала новоизбранного правителя Евразийской степи вместе с объединением племен, которое он возглавлял, восходит к ранним завоеваниям, а также к некоторым пристрастно отобранным изречениям (билигам) Чингисхана этого периода. Один из печально известных билигов нередко используется для демонстрации якобы истинных слов и мыслей повелителя степи, хотя и не объясняется, почему именно этот пример довольно бессердечной бравады должен быть более достоверным, чем многие взвешенные и мудрые слова, также зафиксированные в источниках. Этот билиг – спор о радостях жизни. Боорчу и другие спутники Тэмуджина говорили об удовольствии, которое они получали от весенней соколиной охоты. Но для Чингисхана этот вид удовольствий был ничем по сравнению с радостью завоевания. Необдуманные слова, сказанные, несомненно, в возбужденном состоянии после победы. Именно по ним многие предпочитают судить о нем:
[Величайшее] наслаждение и удовольствие для мужа состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага, вырвать его с корнем и захватить все, что тот имеет; заставить его замужних женщин рыдать и обливаться слезами, [в том, чтобы] сесть на его хорошего хода с гладкими крупами меринов, [в том, чтобы] превратить животы его прекрасноликих супруг в ночное платье для сна и подстилку, смотреть на их розоцветные ланиты и целовать их, а их сладкие губы цвета грудной ягоды [‘унаб] сосать![101] [17].
Террор был тактическим ходом и намеренной политикой завоевания. Унижение, жестокость и бессмысленные убийства, которые во время завоеваний носили повседневный характер, не совершались ни бесцельно, ни для удовлетворения извращенных желаний варварских полчищ. Ужасы войны в XIII веке были столь же реальны, как и сегодня, это – неизбежная и неотъемлемая часть политического насилия как в те годы, так и в эпоху современных высокотехнологичных войн. Дегуманизация врага имеет решающее значение для успеха политической агрессии, зависящей от индивидуальных актов убийства. Так было и в армиях Чингисидов, и нет убедительных доказательств того, что войска Чингисхана в применении насилия или по количеству жертв где-либо вышли за пределы, характерные для своего времени. В действительности военную машину Чингисидов характеризовали строгая дисциплина и высочайшая эффективность ее воинов. Менее известный билиг, приписываемый великому хану Рашидом ад-Дином, вдохновлял существенно большую часть его последователей, чем приведенные ранее опрометчивые высказывания, и именно этими суждениями он руководствовался в тот момент, когда отважился выйти из степи:
Можно в любом месте повторить любое слово, в оценке которого согласны три мудреца, в противном случае на него полагаться нельзя. Сравнивай и свое слово, и слово любого со словами мудрых; если оно будет [им] соответствовать, то может быть сказано, в противном случае [его] не надо произносить![102]
В том же разделе Рашид ад-Дин цитирует великого хана, размышляя о том, чего он искал для своей семьи и потомков. Его намерения заключались не столько в завоевании мира, сколько в том, чтобы обеспечить им стабильность и безопасность. Тэмуджину не досталось веселого и беззаботного детства, его опыт жизни в степи среди ее кланов не был устлан почестями и наградами. Напротив, этот путь был суров, изнурителен и коварен. Чингисхана не отягощали романтические иллюзии или воспоминания о степи. Он знал, что, как только его потомки привыкнут к удовольствиям широкого мира за ее пределами, как только они попробуют изысканные блюда мировой кухни, оденутся в персидские насийи, парчу и самые мягкие шелка и будут разъезжать по миру на спинах могучих жеребцов в объятиях соблазнительных куртизанок, «в тот день они забудут нас»[103].