– Господи помилуй! Неужели я его весь перебила?!

– Боюсь, что так. Впрочем, кажется, пепельница целехонька.

Клер испустила тяжелый вздох.

– Боже правый, а Стикль без ума от севрского фарфора! «Скорее всего так оно и есть», – подумал Рэнд.

– Позвольте предложить вам руку?

– А вы их до сих пор так и держите над головой?

– Конечно. А то как же!

– А белый флаг?

– Я размахиваю им над головой.

– Ладно, можете перестать дурачиться, но руки лучше держите при себе, идет?

Рэнд уронил салфетку на пол.

– Как прикажете, – кивнул он, опуская руки.

Клер прислонилась спиной к столу, пальцы ее по-прежнему сжимали его край.

– Мне бы все-таки хотелось знать, почему вы меня поцеловали? – невозмутимо поинтересовалась она.

– Попытался поцеловать, – поправил Рэнд, – только попытался. То, что произошло, трудно назвать поцелуем.

– Наверное, вы правы.

«Стало быть, ей все-таки кое-что об этом известно», – усмехнулся про себя Рэнд. Самое же неприятное было то, что Клер, казалось, без труда могла читать его мысли.

– Должно быть, решили, что у меня богатый опыт по части поцелуев, верно, капитан? Что ж, не буду скрывать, кое-какой опыт у меня есть, но это естественно для женщины в моем возрасте. Мне ведь уже двадцать четыре. Я много читала и неплохо разбираюсь в культуре многих народов. Но признаюсь, ваш поцелуй был первым с тех пор, как я ослепла. Поцелуи крестного не в счет, не так ли?

– Н-нет, – пробормотал Рэнд, – не думаю. – Итак, – решительно заявила она, словно уже придя к определенному выводу, с чем Рэнду оставалось лишь смириться, – теперь у меня больше не осталось сомнений, что вы считаете меня достаточно привлекательной, капитан. Тем не менее еще вчера вы едва замечали мое присутствие. Рассчитывали застать меня врасплох? Или просто хотели дать мне понять, чего следует ожидать на борту вашего «Цербера»?

Рэнд мучительно покраснел. Последний раз он получил такой щелчок по носу, когда был еще зеленым юнцом, рыскавшим на половине слуг в расчете сорвать поцелуй с уст зазевавшейся цветной служанки. Ему было всего лишь тринадцать, когда мамаша Комати застукала его и тотчас приняла надлежащие меры – мощная затрещина заставила Дженни Энн кубарем вылететь из подвала. А его нещадно отдубасили деревянной поварешкой по тощему заду. Но удары еще можно было стерпеть. Куда больнее жалили слова, что он тогда услышал: «Нет никакой заслуги получить то, в чем тебе не имеют права отказать. И нет ни малейшего удовольствия сломить бесправного и беззащитного. Ты и сам знаешь, что я права, малыш. Тебя воспитывали не для этого!»

И вот сейчас Рэнд поймал себя на том, что нисколько не удивился бы, если б снова почувствовал хлесткий удар деревянной поварешкой.

– Итак, что скажете, капитан? – повторила Клер, когда он так и не ответил.

Оставалось признать, что единственным способом доказать, что урок мамаши Комати пошел ему на пользу, – это сознаться. Но сделать это сейчас оказалось еще труднее, чем в тринадцать лет.

– Это была проверка, – пробормотал он.

– Проверка?!

– Мне пришло в голову… а вдруг вы просто притворяетесь, что ослепли.

Рот Клер удивленно приоткрылся. Судя по всему, такое даже не приходило ей в голову.

– М-да… думаю, надо сказать спасибо, что вам еще не пришло в голову просто дать мне подножку – просто чтобы посмотреть.

– Мне бы и в голову не пришло причинить вам боль.

Клер выразительно фыркнула.

– Скажите, вы, часом, в детстве не развлекались тем, что отрывали бабочкам крылья?

– Нет, – покачал головой Рэнд. – Это делал Дэвид. Да, кстати, чтобы предупредить ваш следующий вопрос: кошек за хвост дергал Шелби.

– А кого же мучили вы? – Клер ждала ответа, но он молчал. – Ну, в чем дело, капитан?

Рэнд прокашлялся, чтобы прочистить горло.

– Девчонок, – с трудом выдавил он. – Я обожал их дразнить. – Наступило долгое молчание, которое неожиданно прервал заливистый смех Клер, и Рэнд вдруг почувствовал, как у него снова заполыхали щеки. – И еще я дергал их за волосы, – угрюмо добавил он.

– Но с тех пор, как вам исполнилось шесть, – отсмеявшись, предположила Клер, – надеюсь, ваши интересы хоть немного изменились?

– Мои – да, но и их тоже.

– Та-ак, – медленно протянула она. – Должно быть, вы правы. – Клер замолчала, гадая про себя, хорош ли собой Рэнд. Может, спросить его… но скажет ли он правду? Она уже успела узнать, что любой хоть мало-мальски привлекательный с виду мужчина считает себя красавцем. Да и не только мужчины – ее мать была красавицей, и ей не нужны были зеркала, чтобы убедиться в этом. Клер порой казалось, что мать кожей научилась впитывать всеобщее восхищение, как цветок – солнечный свет. И зеркало было бы лишь слабой заменой глаз возлюбленного, в которых сияло благоговение перед ее красотой.

– И часто вам приходилось… ммм… пользоваться силой? – поинтересовалась Клер.

Рэнду снова вспомнилась Дженни Энн. Нет, ему это и в голову никогда не приходило… и, однако, мамаша Комати была, несомненно, права – бедняжка и подумать не могла о том, чтобы отказать молодому хозяину.

– Нет, – проговорил он наконец. – Не в моих правилах принуждать женщину.

– Да? А как же права сеньора? Или у вас в Южной Каролине это называется как-то по-другому?

«Может быть, так и есть», – подумал Рэнд. Во всяком случае, когда речь шла о черных рабынях. К счастью, после войны многое изменилось.

– Когда речь идет о принуждении, у нас это называется изнасилованием, – пробормотал он.

– И у нас тоже, – кивнула Клер. – Я просто хотела убедиться, что мы с вами поняли друг друга.

– На борту «Цербера» вам нечего бояться. Никто не причинит вам никакого вреда – ни я, ни кто-либо из моей команды.

Клер поняла, что верит ему, но все же один раз этот человек уже нарушил данное ей слово.

– Еще утром вы пообещали мне, что не дотронетесь до меня без предупреждения. И обманули! Надеюсь, это не повторится.

– Никогда, – торжественно пообещал Рэнд.

– Что же до моей слепоты, надеюсь, теперь вы убедились, что она не плод моего воображения.

– Совершенно.

– Хорошо. – Она снова кивнула. – Можете опустить руки, капитан. Вы свободны. Я не беру пленных.

Рэнд тупо посмотрел на собственные руки, скрещенные на груди.

– Э-э… большое спасибо. Признаться, я уже немного устал тянуть их вверх.

– Простите, я совсем упустила это из виду.

– Но не я.