И не суйтесь никуда. А там видно' будет... А ты, Леля, в особенности будь осторожна.

— А вот Нюрка,—не вытерпела та,—а вот Нюрка у нас за всяких босячек заступается. Рассказать?

— Ой, сейчас не до того мне.

Таисия Афанасьевна ушла.

— Твое счастье,—посмотрев на Нюру, бросила Леля.

—■ А ты дрянь и ябеда,—коротко ответила та.

— Ничего, ничего... Я тебе еще это припомню.

Нюра повернулась к Леле спиной и стала быстро собирать книги.

XIII

Олю разбудила Акимовна.

— Вставай, закрывай хату и беги ко мне. Вот тебе ключ. Да не копайся, не жди, пока люди начнут по дворам просыпаться...

Но не одна Акимовна встала нынче раньше обычного. Уже и тут и там открывались ставни, хозяйки выглядывали из-за плетней, сводились по-двое, по-трое, о чем-то таинственно перешептывались. Одни покачивали головами, другие радостно- и возбужденно поглядывали вдоль улицы.

Оля шла торопливо, стараясь ни с кем не встречаться. Выбирала самые безлюдные переулки. Знакомой ей дорогой добралась до хаты Акимовны. Отворила дверь и вошла в темные прохладные сени, из сеней в горницу. Там было тоже темно, ставни оставались еще закрытыми. Но Оля не побежала открывать их, она забилась в угол, села на скамеечку и, прислушиваясь, стала ждать...

Леля тоже проснулась сегодня рано. Ее разбудила мать. Отца уже не было дома. И работница Фрося исчезла куда-то. Са-

мовар пришлось разводить самим. Однако, когда он закипел, его приглушили и оставили в кухне. Так и не пили чая.

Леля с матерью молча укладывали вещи в чемоданы и ящики и лишь изредка перебрасывались короткими фразами.

Леля старалась помогать матери, но у нее ничего не клеилось. Она волновалась и то и дело подходила к окну.

По улице скакали вооруженные казаки. Вот промчался и мишкин отец—Иван Макарович. Он был при шашке и при кинжале. Под ним—прекрасный вороной конь. А вот, поблескивая погонами, во главе полусотни казаков пронесся офицер Костик. Вот еще знакомые казаки. Торопливо' прошел фельдшер Губа. Оглядываясь во все стороны, пробежал Федя Тарапака. О чем-то горячо рассуждая, торопливо1 прошли с винтовками два гимназиста из восьмого класса. Отчаянно гремя и подымая пыль, протарахтела высокая фура, полная людьми. У всех в руках были железные лопаты. Мать объяснила Леле: «Окопы рыть».

У Лели похолодели руки, она стала зябко ежиться.

— Мамочка, страшно1. Неужели так близко будут воевать? Зачем же их подпускают сюда?

Мать не ответила, только махнула рукой. Это означало: «Молчи, и без тебя тошно».

А во дворе уже стояла запряженная парой коней тачанка...

... Не обращая внимания на резкие окрики тетки, Нюра с самого утра не отходила от калитки. Она тревожно следила за всем, что делалось на улице. И чем больше задумывалась над происходящим, тем больше ожесточалась против большевиков. Ей казалось, что только из-за них сейчас так много тревоги, так озлобились люди друг против друга.

Заметив соседку Дашу, она окликнула ее. Та хоть и обрадовалась, но подошла не сразу. Не успели они сказать друг другу и слова, как в воздухе что-то лопнуло, зарокотало, точно из края в край, через всю станицу, прокатился гром и замер где-то в отдалении.

— Что это?—они переглянулись и стали прислушиваться—не повторится ли звук. Но все было тихо.

— Кто его знает что,—наконец, сказала Даша,—не пойму...

— И я не пойму...

— И как будто далеко и как будто близко...

— Не то гром, не то нет...

И снова, уже дважды, повторился тот же звук, но на этот раз так отчетливо, что Нюра невольно вскрикнула:

— Стреляют!

Из соседних дворов выбежали ребятишки. Они задрали головы и с любопытством рассматривали голубое небо, будто там, среди облаков, мог повиснуть снаряд. За ребятишками выскочили их матери.

— Геть! Геть по хатам!—грозно кричали они на детей, а сами тоже не могли устоять против соблазна пошарить глазами по 48

небу! Было- и страшно и интересно. А больше интересно, чем страшно, потому что никогда, сколько помнят они себя, никто не стрелял здесь из пушек, и невозможно было представить себе, чтобы и в самом деле тут кого-нибудь могли убить...

Война... Она тянется уже четыре года, и с этой мыслью каждый сжился. Трудно было найти в станице семью, не пострадавшую от войны, но каждый знал, что эта война где-то там, далеко-далеко, у Мазурских болот, за Карпатами, за Эрзерумом, а не здесь, в станице. А между тем, нынче сЪтни людей роют о>г вокзала до мельниц окопы, слышится уже орудийный гул, и вот-вот бой завяжется, если не в самой станице, то тут же на выгоне, у мельниц, или у фруктового- сада Садыло.

Выскочила во двор и нюрина тетка. Встревоженная и раздосадованная, она обрушилась на Дашу:

— Что? Босяков своих ждешь? Думаешь, не знаю, чем твой батька дышит? Подожди, подожди! Еще отольются вам наши слезки.—И вдруг—с необузданной злобой:—Чтоб и ноги твоей тут не было!

Нюра и та возмутилась:

— Да что вы, тетя?

Вскоре на улице не осталось уже ни души. Нюра удивилась. Еще никогда в станице не было так тихо, точно все спрятались, притаились. Она внимательно посмотрела вокруг. Напротив, из-за досчатого забора, выглянуло настороженное лицо казачки и сейчас же скрылось.

Послышался конский топот. Он приближался, становился ясней, и вскоре из-за угла вылетел всадник и, нахлестывая коня, во весь дух понесся вдоль улицы. Нюра узнала Костика. Минуту спустя по его следам промчались еще знакомые ей казаки. На перекрестке они остановились, покружились на месте и, как стая испуганных воробьев, разлетелись в разные стороны.

Где-то за станицей раздались выстрелы—сначала частые, потом редкие, потом опять все смолкло.

Торопясь и озираясь, прошли те самые гимназисты, что еще так недавно с победоносным видом шагали с винтовками в руках. Теперь винтовок при них уже не было. Оглядываясь, как воры, они перепрыгнули через чей-то плетень и скрылись. Да и не одни гимназисты бросили фронт. Гимназисты сбежали от страха, а многие казаки просто не пожелали воевать с большевиками. Посланные на фронт силой, они при первых выстрелах повернули обратно в станицу и попрятали оружие, будто и не выходили из хат. А те, кто затеял этот дикий бой и кто своего участия в нем скрыть уже -не мог, те махнули куда глаза глядят. Из них первым умчался Достик, а за ним, еле переводя дух, унеслись атаман и Иван Макарович Садыло. Кони у них были добрые, сытые. Из-под копыт только клубилась пыль.

Пастух Степа, сидя в