– Черт возьми, нет же! – Херберт сердито посмотрел на коллегу. – И я не виню журналистов. Я слыхал о “днях хаоса” от друзей из Интерпола. Действительно мерзкое дело.

– Именно так, – согласился с ним Хаузен. Он посмотрел на Столла, затем обратился к Худу. – Группы боевиков со всей Германии и даже из-за рубежа устраивают сборище в Ганновере, в ста километрах отсюда. Проводят демонстрации, обмениваются своими больными идеями и литературой. Некоторые, включая группу Доринг, превратили в традицию нападения в эти дни как на символические, так и на стратегические объекты.

– По крайней мере разведка заставляет нас думать, что этим занимается группа Доринг, – вставил Ланг. – Действуют они стремительно и весьма осторожно.

– А правительство не разгоняет никого из участников “дней хаоса” из опасения, чтобы не создать образ “несчастных жертв”.

– Да, действительно, в правительстве многие опасаются именно этого, – подтвердил Хаузен. – Они боятся все возрастающей гордости у добропорядочных немцев за то, что могла осуществить нация, заведенная и мобилизованная при Гитлере. Эти чиновники хотели бы отправить радикализм в небытие законными путями, но не избавляясь при этом собственно от самих экстремистов. В частности, во время “дней хаоса”, когда столько противоречивых интересов открыто выплескиваются наружу, правительство тщательно вымеряет каждый свой шаг.

– А что вы мыслите себе сами? – поинтересовался Худ.

– Мне думается, мы должны делать и то и другое, – ответил Хаузен. – Давить их там, где они действуют в открытую, а затем с помощью законов вытравить тех, кто ползает по щелям.

– Считаете ли вы, что экспонаты понадобились Карин Доринг или кому-то там еще именно для “дней хаоса”? – спросил Херберт.

– Будучи розданы, эти вещи явились бы для тех, кто их получит, связующей нитью непосредственно с Рейхом, – сказал Хаузен, как бы размышляя вслух. – Только представьте, каким побуждающим мотивом это стало бы для любого и каждого из них.

– Побуждающим к чему? – уточнил Херберт. – К новым нападениям?

– К ним или к верности своему лидеру в течение еще одного года, – ответил Хаузен. – Для семидесяти-восьмидесяти группировок, рыскающих в поисках новых членов, лояльность – немаловажное дело.

– А может быть, ворам удастся завоевать расположение тех, кто прочитает об этом в газетах, – добавил Ланг. – Тех мужчин и женщин, которые, как уже говорил Рихард, втайне по-прежнему преклоняются перед Гитлером.

– Что известно про американскую девушку? – задал вопрос Херберт.

– Она стажировалась на съемках фильма, – ответил заместитель министра. – Последний раз ее видели внутри трейлера. Полиция считает, что ее могли захватить вместе с угнанной машиной.

Херберт посмотрел на Худа, и тот, какое-то время подумав, кивнул в ответ.

– Простите, – извинился Херберт перед присутствующими. Откатившись от стола, он прихлопнул ладонью подлокотник кресла, в который был встроен телефон. – Я хотел бы найти себе укромный уголок, чтобы сделать несколько звонков. Возможно, нам удастся кое-что добавить в общий котел разведданных.

Ланг привстал и поблагодарил его, а затем еще раз извинился. Херберт в свою очередь заверил немца, что тому извиняться не за что.

– Я потерял жену и ноги из-за террористов в Бейруте, – объяснил он. – Каждый раз, когда они высовывают свои мерзкие рожи, у меня появляется шанс покончить еще с несколькими из них. – Он бросил взгляд на замминистра. – Все эти ублюдки – моя зубная боль, герр Хаузен, и живу я для того, чтобы избавиться от этой боли.

Херберт развернул кресло-каталку и покатил между столами. После того как американец удалился, Хаузен присел и постарался собраться с мыслями. Худ наблюдал за чиновником. Лиз была права – что-то тут присутствовало еще.

– Мы ведем эту борьбу вот уже больше пятидесяти лет, – с мрачным видом заговорил Хаузен. – Можно сделать прививку от болезни или найти укрытие от непогоды, а вот как защититься от этого? Как нам бороться с людской злобой? И она все ширится и ширится, герр Худ. С каждым годом становится все больше группировок, куда приходит все больше членов. Да поможет нам Бог, если они когда-либо объединятся.

– Мой заместитель в Оперативном центре как-то заметил, что бороться с идеологией следует с помощью иной, более привлекательной идеологии. Мне хотелось бы верить, что это так. Если же нет, – Худ указал большим пальцем в сторону Херберта, выкатившегося на помост, нависавший над рекой, – то для этого существуем мы с моим начальником разведки. И мы их достанем.

– Они очень умело прячутся, – возразил Хаузен, – исключительно хорошо вооружены, и к ним совершенно невозможно внедриться, потому что они принимают в новые члены только очень молодых ребят. Нам редко становилось известно об их планах заранее.

– Только до сих пор, – заметил Мэтт.

– Что вы имеете ввиду, герр Столл? – спросил его Ланг.

– Обратили внимание на сумку, которую я оставил в машине? Хаузен с Лангом одновременно кивнули. Столл хитро улыбнулся.

– Если нам удастся объединить усилия и договориться о нашем региональном операционном центре, мы сможем выгрести из хлебницы кучу заплесневелых кусков.

Четверг, 11 часов 42 минуты, Вунсторф, Германия

Услышав крики снаружи, Джоди Томпсон, которая все еще находилась в фургоне, подумала, что это зовут ее – все тот же Холлис Арленна. Оставаясь в душевой кабине, она принялась еще судорожней перебирать пакеты с костюмами, проклиная тех, кто занимались реквизитом и надписали этикетки по-немецки, а особенно Арленну – за то, что тот “просто козел”.

И тут она услышала стрельбу. Джоди знала, что это не может быть сценой из фильма. Все оружие оставалось здесь, внутри, а единственный ключ хранился у мистера Бубы. Потом до нее донеслись крики боли и ужаса, и девушка поняла, что снаружи происходит что-то ужасное. Она перестала возиться с пакетами и прислонилась ухом к двери.

Когда двигатель трейлера взревел, Джоди поначалу решила, что кто-то пытается отогнать машину подальше от того, что могло происходить на площадке. Но после того, как громко захлопнулась дверца кабины, она услышала, что кто-то начал возиться внутри фургона. Делал он это молча, что девушка восприняла как плохой знак. Если бы это был охранник, то он уже вовсю переговаривался бы по рации.

Неожиданно душевая показалась ей очень тесной, а воздух спертым. Заметив, что дверь кабинки не заперта, Джоди осторожно задвинула щеколду. Затем она присела на корточки между пакетами, придерживаясь за стенку, чтобы не упасть. Пока кто-то сюда не вломится, выдавать себя она не намерена.

Джоди превратилась в слух. Часов на руке у нее не было, и единственное, по чему она могла ориентироваться во времени, были доносившиеся снаружи звуки. Клацанье холодного оружия на дальнем левом столе. Шаги вокруг стола, на котором разложены медали. Звуки открывавшихся и закрывавшихся ящиков.