О школе при монастыре у Мэри Энн сохранились самые нежные воспоминания. Уже много лет спустя, путешествуя по Континенту, она навестила монахинь и огорчилась, обнаружив их на грани разорения. Ничего не поделаешь, пришлось оказать родной школе спонсорскую помощь. Монахини так горячо благодарили свою ученицу, а теперь и благодетельницу, что закатили пир и позволили себе невиданное излишество – выпили по чашечке кофе.

Окончив образование, Мэри Энн вернулась в Англию в начале 1770-х, и родители почти сразу же сосватали ее за богатого вдовца Эдварда Уэлда, владельца замка Лалуорт в Дорсете. Жених был, конечно же, католиком. Разница в возрасте между почтенным вдовцом и юной мисс Смит составляла всего лишь 15 лет. Мужчина умный и опытный, он был очарован Мэри Энн, голубоглазой и темноволосой красавицей с изысканным орлиным носом (который потом не давал покоя карикатуристам). «Любовь, как понос – мешает человеку заниматься делом», – прозаично откликнулся на известие о предстоящей свадьбе младший брат Томас, пока мистер Уэлд свивал гнездышко для будущей жены. Опять же под неодобрительным взором брата он подарил невесте жемчужный браслет, собранный из тетушкиного ожерелья. Почему-то ожерелье Томасу было особенно жалко.

В июле 1774 года Мэри Энн и Эдвард Уэлд обвенчались в англиканской церкви. Согласно Брачному акту 1753 года, обычного обмена клятвами между женихом и невестой было недостаточно, и вступлению в брак отныне сопутствовали бюрократические проволочки – оглашение имен в церкви, получение лицензии и прочие совсем не романтичные нюансы. Законодатели не упустили возможности ущипнуть католиков и запретили им венчаться по католическому обряду (проводить бракосочетания по своему обряду могли только иудеи и квакеры). Таким образом, католики или устраивали две свадьбы (частную по католическому обряду, публичную по англиканскому), или обходились одной англиканской, полагая, что Богу, в сущности, все равно.

Семейная жизнь пришлась Мэри Энн по душе, тем более что муж баловал ее подарками. На ее личные нужды выделялось 200 фунтов в год, а в случае вдовства она получала бы ежегодное пособие в размере 800 фунтов. Супруги проводили время в Лондоне, среди всего прочего посещая мессы в часовнях при посольствах, или же отдыхали в Лалуорте, роскошном поместье, где в парке щебетали соловьи, а в оранжерее зрели ананасы. Так продолжалось три месяца.

Идиллия достигла апогея, когда мистер Уэлд решил отписать жене вообще все имение и даже составил завещание. Дело оставалось за подписью, как вдруг в Мэри Энн взыграла любовь к природе. «Такой прелестный день! Ну как тут обойтись без конной прогулки?». Мистер Уэлд вскочил в седло, а домой его принесли уже слуги – он упал с коня и разбился насмерть. По крайней мере, именно так гласила семейная легенда.

Убедившись, что у вдовы не появился животик, обрадованный Томас Уэлд попросил ее прочь со своих земель. Он был не против выплачивать ей положенные 800 фунтов годовых, однако его мучил жемчужный браслет. Как можно так разбазаривать семейные реликвии? И мистер Уэлд попросил вернуть браслетик. Такая мелочность оскорбила вдову. Препирательства из-за жемчугов тянулись два года, но Мэри Энн все же удалось отстоять мужнин подарок.

Свое она никогда не упускала. Вообще никогда.

Второй супруг Мэри Энн, Томас Фитцгерберт из Суиннертон-холла, был не менее богат, чем первый, и тоже обожал жену. После свадьбы Мэри Энн сменила не только фамилию, но и имя, и с тех пор называлась Марией. Новое имя для новой жизни. Счастье было омрачено смертью малютки-сына, но супруги надеялись на лучшее.

Оптимизма добавлял и тот факт, что в 1770-х веротерпимость в Англии была на подъеме. В свете революции в североамериканских колониях и угрозы войны с Францией отношение к католикам потеплело. Прежде католиков в армию не брали, но теперь Англия испытывала острую нехватку пушечного мяса, а новые солдаты пришлись бы как нельзя кстати. И не лучше ли подружиться с католиками, прежде чем они примкнут к врагу? Тем более что католические пэры всячески выражали преданность короне. И вот в 1778 году был принят акт, смягчивший положение английских католиков. Им уже не возбранялось принимать сан священника или преподавать в школе, признавалось их право покупать и наследовать землю (раньше земельные владения мог отсудить родственник-протестант).

Вопреки всем надеждам, браку Марии с Томасом не суждено было стать долгим и счастливым. Причем укоротил его все тот же рост веротерпимости. Не всем англичанам понравилось, что паписты вот так просто, за здорово живешь, обрели свободы. Недовольство вылилось в мятежи.

2 июня 1780 года разбушевавшаяся орда (от 40 до 60 тыс. человек) прошлась по Лондону, круша все на своем пути. Вдохновителем беспорядков был член парламента лорд Джордж Гордон, требовавший отмены акта 1778 года. Украсив шляпы синими кокардами, его сторонники шли по Лондону, выкрикивая: «Долой папистов!» Заполыхали пожары: бунтовщики поджигали не только часовни, дома католиков и посольства католических стран, но также тюрьмы, шлагбаумы на мостах и вообще все, что подворачивалось под руку. В Холборне они добрались до перегоночного завода, и особо рьяные хулиганы умудрились отравиться неочищенным джином. В общей сложности во время «гордоновских мятежей» погибло около 800 человек.[4]

Гордоновские мятежи

7 июня бунт был подавлен, но Марии Фитцгерберт было не до радости. В самый разгар волнений ее муж отправился проверить свои городские владения, вернулся домой весь в поту и сразу нырнул в ледяную ванну. Это окончательно подорвало его здоровье. По крайней мере, так гласит еще одна семейная легенда.

Лечение в Ницце не помогло Томасу, и в 1781 году Мария вновь овдовела.

1000 фунтов вдовьей доли (в придачу к 800 от прежнего мужа) стали хорошим подспорьем. Миссис Фитцгерберт могла жить вольготно, путешествовать по Континенту или отдыхать на многочисленных английских курортах, самым популярным из которых становился Брайтон. Религиозность не мешала Марии получать от жизни все. Благодаря живому нраву и отменному чувству юмора, миссис Фитцгерберт отлично вписалась в светское общество. Держалась она независимо и знала себе цену, из-за чего прослыла гордячкой среди недоброжелателей. Склонность к полноте не портила ее, мужчины трепетали, заглядываясь на ее пышную грудь. В то же время католичка Мария не заходила в отношениях с джентльменами дальше флирта, а самых назойливых поклонников обдавала холодным презрением.

Но назойливость назойливости рознь. О пределах настойчивости – точнее, об их отсутствии – Мария узнала лишь когда ею заинтересовался принц Уэльский, наследник английского престола.

* * *

Ко времени их встречи в 1784 году принц Георг Август Фредерик успел снискать репутацию повесы, донжуана, транжиры и юноши столь же безответственного, сколь обаятельного. Этакий рубаха-парень, душа нараспашку. Он легко сходился с людьми, обожал развлечения гастрономического и эротического толка и охапками срывал цветы удовольствий. Понятно, что консерваторы морщились при одном упоминании наследника, но либералы любили «Принни», хотя его выходка с Марией Фитцгерберт как раз и стала проверкой их любви и верности.