горизонтах Петербурга. Чего только я не наслушался о Распутине за эти дни, начиная с категорических уверений, что государыня сделала Распутина «придворным лампадником», создав эту новую «должность», дабы дать ему возможность переселиться во дворец.

Положим, как по секрету сообщали некоторые, это совершенно излишне, так как Распутин и без того днюет и ночует во дворце!

– А Вырубова? Бедная Анна Александровна, она окончательно тронулась, сойдясь с этим мужиком! – можно было слышать в салонах, где я помню, кто-то заметил:

– Государыня – игрушка в руках Вырубовой, а государь – нуль по сравнению с Распутиным. Можно Россию поздравить с императором Григорием I и императрицей Анной!

И гнусные сплетни венчались слухами «о регулярном спаивании государыней государя при участии Распутина»…

Я не собираюсь на страницах моих воспоминаний разбивать по пунктам все эти обвинения и клевету на несчастных венценосцев, мерзость всех этих сплетен и их абсолютная вздорность и так ясна читателю из ранее мною написанного. Я вспомнил об этой гнусной лжи и провокациях, свивших прочное гнездо в русском обществе задолго до революции, только для того, чтобы показать, до какого морального и нравственного упадка дошло в те годы наше общество.

Глава XII

В январе 1915 года отец обратился к государыне с просьбой устроить мне поступление в одно из военных училищ, несмотря на не оконченный мной корпус. Просьба была ею уважена. Высочайшим приказом, в изъятие из закона, мне разрешалось поступить в любое из военных училищ по собственному выбору.

Я избрал Елисаветградское кавалерийское училище, ближайшее к Одессе, в которое и поступил 1 июня 1915 года, а 1 февраля 1916 года окончил его и был произведен в прапорщики по армейской кавалерии с зачислением на службу в 5-й гусарский Александрийский Ее Величества полк, так как свободных вакансий в Крымском конном полку не было.

В январе 1915 года я был глубоко осчастливлен получением первой боевой награды, Георгиевского креста 4-й степени за бой 17 сентября 1914 года. В это время заболел мой отчим. С ним случился сильнейший сердечный припадок, миокардит сердца, явившийся следствием контузий, полученных при взрыве бомбы, брошенной в него в 1907 году. Он, в сущности, никогда окончательно не поправлялся и сгорал, как свеча, на руках моей матери, обезумевшей от горя и совершенно поседевшей за год мучений ее любимого мужа.

Несчастный И.А. Думбадзе скончался в сильных страданиях 1 октября 1916 года. Моя мать была совершенно убита этой потерей.

Их величества также сожалели о смерти этого истиннейшего и благороднейшего, беззаветно им преданного человека, и моя мать получила от государыни следующую телеграмму:

«С глубоким прискорбием узнала о постигшем Вас горе. Пошли Вам Господь сил и крепости нести Ваш тяжелый крест.

Александра».

1 февраля 1916 года после производства я удостоился представления своей державной покровительнице и своему любимому шефу. Я был принят государыней в Александровском дворце, куда с вокзала доставлен был в придворной карете, в ее прелестном будуаре, находившемся в нижнем этаже первого подъезда дворца.

Я, как сейчас, вижу перед собой стройную царственную фигуру государыни в нежно-лиловом, отделанном кружевами с едва заметной серебристой вышивкой платье с коротким треном, милостиво с чарующей улыбкой протягивающей мне руку в ответ на мой рапорт и принесенную благодарность за ее милости ко мне.

Аудиенция длилась более 15 минут. Государыня подробно расспрашивала о моей службе в полку, о пребывании в училище, о здоровье моего отчима, в теплых словах выражала соболезнования моей матери по поводу ее страданий за любимого мужа.

Прощаясь со мной, государыня благословила меня иконкой Святого Георгия Победоносца, я стал на одно колено, и государыня, перекрестив меня, собственноручно надела мне ее на шею.

Вторично мне пришлось представляться государыне в июне того же года по случаю перевода меня в родной мне Крымский конный Ее Величества полк, последовавшего также по приказанию ее величества. Государыня меня приняла в том же будуаре, но уже в платье сестры милосердия, поразительно шедшем ей. Белая косынка мягко очерчивала ее красивое одухотворенное лицо. На этот раз государыня почти все время аудиенции расспрашивала меня о ходе болезни моего отчима, и в ее чудных глазах я прочел искреннюю скорбь и сожаление, когда я сказал ей, что считаю положение моего отчима почти безнадежным. Когда государыня отпускала меня, она сказала:

– Я буду молиться за Ивана Антоновича, быть может, мои молитвы облегчат его страдания. Пожалуйста, передайте вашей матушке мой сердечный привет и скажите ей, что я часто вспоминаю и искренно ее жалею.

Я был глубоко растроган такой отзывчивостью и добротой государыни.

Снова в Царском Селе мне пришлось побывать в конце августа того же года, когда я приехал для лечения полученной контузии головы и был помещен, за отсутствием свободных мест в собственных ее величества лазаретах, в лазарет Е.Ф. Лианозовой, устроенный ею на своей чудной даче на Павловском шоссе, не только по последнему слову гигиены, но прямо-таки роскошно. Старшей сестрой лазарета была М.Г. Ливен, сестра мужа Е.Ф. Лианозовой, очень милая немолодая уже женщина, а младшей – Клавдия Михайловна Битнер.

Лазарет был рассчитан на 16 человек. Компания офицеров собралась симпатичная, кроме некоего прапорщика Комарова, хама по виду и по манерам, по профессии сельского учителя, поразившего меня странностью взглядов и легкостью суждений о царской семье. Мне, по неопытности, было невдомек, в чем тут дело, и только после революции я узнал, что он был эсер чистейшей воды.

Среди офицеров был также капитан лейб-гвардии Волынского полка Е.С. Кобылинский, впоследствии сделавшийся революционным комендантом Александровского дворца и сопровождавший их величества в Тобольск.

Он был очень милым человеком, тихим, спокойным и очень уравновешенным, определенно питавшим нежные чувства к К.М. Битнер, отвечавшей ему взаимностью, в чем пришлось случайно убедиться.

Через несколько дней после моего приезда с моим верным и любимым денщиком Халилем наш лазарет посетила его хозяйка Е.Ф. Лианозова. Какой редкой доброты и сердечности была эта полная женщина, золотистая блондинка, с громадными глазами цвета морской волны, имевшими какую-то особенную притягательную силу, подкупавшая всех своей ласковостью!

На содержание лазарета она тратила по тем временам бешеные деньги. Мы спали чуть ли не на голландском полотне и покрывались дорогими одеялами из верблюжьей шерсти, щеголяя по лазарету в сафьяновых туфлях и мягких теплых халатах от Друса[12]. Кухня лазарета по своей изысканности могла конкурировать с рестораном Кюба…

Кроме того, Е.Ф. содержала на свои средства половину одного из [санитарных] отрядов Кауфманской общины и посылала в различные части подарки на десятки тысяч рублей. Е.Ф. принимала нас, офицеров, когда мы ездили в