недавно приехавший из Ставки генерал Гроттен, вновь назначенный помощником Воейкова[16], успокоения в дворцовую жизнь не внес ни своим «фронтовым» видом, в папахе и полушубке, поминутно проверяя посты и пытаясь экзаменовать нас, офицеров, в знании наших обязанностей во время дежурства во дворце! Его «защитный» вид совсем не гармонирует с дворцовой обстановкой… Ведь мы дежурим в кителях при одной шашке и даже револьвер берем просто в карман… А тут ходит какая-то фигура, чуть ли не в боевой амуниции… Недавно мы просили командира объяснить причину такой перемены отношения к нам. Ресин ответил: «Да, господа, нам не верят… Гвардейский экипаж придет в Царское Село помогать нам нести караульную службу». На наш вопрос, что же нам делать, Ресин ответил: «Нам на деле остается доказать преданность их величествам». Мы просили командира передать его величеству наши самые верноподданнические чувства и с тяжелым сердцем разошлись из собрания.

Мы еще долго просидели с Кологривовым у камина, обсуждая назревавшие события, всеми ощущаемую нервность, а главным образом, начавшиеся беспорядки на заводах, работающих на оборону.

Морально угнетенный и разбитый физически, я вернулся к себе в лазарет, где узнал, что меня неоднократно вызывал по телефону мой однополчанин, корнет Ш., просивший немедленно приехать к нему по срочному делу в Петербург. Я с первым же отходящим поездом выехал из Царского.

То, что сообщил мне однополчанин, было настолько чудовищно, настолько невероятно и подло, что я несколько минут, совершенно ошеломленный, просидел в кресле, не будучи в состоянии произнести ни звука…

Ш. утром узнал от одного своего приятеля, служившего в Министерстве иностранных дел, лица, заслуживающего полного доверия, что на государыню императрицу Александру Феодоровну в конце февраля или начале марта готовится покушение. Лицу, согласившемуся исполнить этот адский замысел, обещалась крупная награда.

Бедный Ш. был страшно взволнован и нервно ходил по кабинету. Что делать? Как быть? Эти вопросы огненными буквами стояли перед нами. После долгих переговоров мы решили просить аудиенции у ее величества, так как оба собирались ехать на фронт, и доложить императрице все, что нам было известно. Это решение немного успокоило нас.

Когда я вернулся к себе в лазарет, меня схватила лихорадка. Несколько часов я пластом пролежал в кровати. Провел я почти бессонную ночь и только утром, после горячей молитвы, забылся в полусне, полном кошмаров.

События в Петербурге назревали и предупредили наше решение. Начиная со 2 февраля я почти каждый день бывал в Петербурге. Тревожное настроение чувствовалось в, казалось, праздной толпе, наполнявшей Невский. Всякие слухи о том, что город останется без хлеба, таинственные россказни о каких-то необыкновенных приготовлениях полиции, о движении на Петербург войск, снятых с фронта, росли и ширились, будоража жизнь петербургского общества.

25 февраля я, не найдя на вокзале ни одного извозчика, отправился пешком по Загородному на Невский. Повсюду встречались наряды полиции и войск.

Около Владимирского собора довольно большая толпа народа что-то жарко обсуждала. На Владимирской улице я увидел необычно большое скопление публики, она все прибывала со стороны Невского, и вскоре вся улица была запружена толпой. Я с трудом протискался дальше. Дойдя до угла Владимирской и Невского, я увидел поразительную для меня, конечно, в те дни картину:

Невский, в сторону Адмиралтейства, был почти очищен от публики. По улице галопом, развернутым строем, проносились казаки 1-го Донского Его Величества полка и взводы конной полиции. Немногие прохожие, задержавшиеся в этой части Невского, пугливо жались к стенам домов. Со стороны же Николаевского вокзала медленно двигалась сплошной стеной толпа, на мой взгляд достигавшая до тысячи человек. Вдруг над ней заколыхались красные тряпки, надетые на палки. В задних рядах послышалось нестройное пение Марсельезы. Вот толпа совсем близко от меня… В невольном бешенстве я сделал к ней несколько шагов. В этот момент из ее передних рядов выскочил какой-то мальчишка лет семнадцати, определенно семитского типа, в форме коммерческого училища с криком: «Товарищ! Долой войну!»

Меня взорвало. Я выхватил из кармана своего полушубка маузер и, направив на него, не своим голосом крикнул:

– Я тебе… такую «долой войну» покажу, что ты своих не узнаешь!

Я совершенно озверел в этот момент. Револьвер мой зловеще щелкнул, но выстрела не последовало. Сгоряча я забыл его передернуть, а в стволе не было девятого патрона.

С пронзительным воплем коммерсантик схватился за голову руками и в ужасе шарахнулся на Владимирскую. В наседавшей толпе послышались угрожающие крики:

– Офицер! Стрелять хочет. Бей его!

«Ну, кончено!» – подумал я и судорожно сжал в руке револьвер.

Меня спас взвод казаков, налетевших в это мгновение на толпу, она дрогнула и бросилась врассыпную.

Быстрыми шагами пошел я по Невскому к Гостиному Двору и по почти безлюдным улицам добрался до знакомых.

27 февраля я опять приехал в Петербург. Положение значительно ухудшилось и стало крайне обостренным. В нескольких местах воинские части и полиция применяли оружие против демонстрантов. Фабрики и заводы бастовали. Началось брожение в частях гарнизона, а некоторые части, например волынцы[17], хотя и не целиком, перешли на сторону восставших.

Глава II

По городу ходили толпы разнообразного люда. Слышались возгласы: «Хлеба! Давайте нам хлеба!»

Но в этих словах чувствовалось, что это умело подстроенная комедия, так как уменьшение выдачи хлеба на 1/4 фунта не знаменовало собой голода.

Я приехал в Петербург вместе со штабс-ротмистром лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка Карангозовым, и мы вместе стали пешком пробираться к центру города. Со вчерашнего дня картина на Невском не переменилась, и вдоль Невского по-прежнему ходили усиленные наряды полиции. Около Гостиного Двора мальчишка-газетчик продавал какие-то газеты.

Они нарасхват разбирались публикой. Когда мы проходили мимо, то услышали голос неунывающего петербуржца:

– Эй, мальчонка! Дай-ка газетку! Страсть, как хочется узнать, что делается на Выборгском фронте!

Со стороны Литейного моста слышалась довольно частая ружейная перестрелка и изредка четкий треск пулемета.

Около Публичной библиотеки мы поравнялись с ротой запасного батальона лейб-гвардии 4-го Стрелкового Императорской Фамилии полка с пулеметами под командой нашего общего знакомого поручика Р. На наши вопросы, куда он ведет ее, он взволнованно ответил, что к Литейному мосту, где за баррикадами засели восставшие.

На многих домах и столбах было расклеено объявление, в котором рабочие предупреждались, что если до 28 февраля они не прекратят забастовки, то все будут призваны в войска, а главари будут преданы суду. Но было слишком поздно. Приказ этот никем не был исполнен. Мятежники чувствовали себя намного сильнее, чем растерявшиеся власти.

В «Астории», куда мы, в конце концов,