Отложи косу свою, бабка, на немного,

Допоём, чего уж там, было б далеко.

Только песня казаку во степи подмога,

Только с песней казаку помирать легко.

Только песня казаку во степи подмога,

Только с песней казаку помирать легко.[17]

Я чувствовал, что Петрович, так же, как и я, поплыл от этого грубоватого хриплого Сашкиного баритона. И в это момент наши сознания окончательно слились. Теперь он мог узнать обо мне всю подноготную, но и мне многое стало доступно из его воспоминаний. Не все, конечно: кое-какие уголки его сознания были накрепко заперты и защищены похлеще иного банковского сейфа. Ну, так и должно быть — некоторые секреты нашей работы должны умирать вместе с нами, а тем более никоим образом не достаться нашим врагам!

Я, словно наяву, переживал ярчайшие моменты жизни моего учителя, соратника, боевого товарища и друга: сопливым юнцом я тискал выдающиеся прелести доступных горничных и таскал их по очереди на сеновал, боясь, как бы отец случайно не застукал; я со всем прилежанием исследовал открывшийся дар «осенённого», истязая себя болезненными тренировками до потери сознания и последующих жутких головных болей; первый чин и первые погоны; первые награды и первые поражения; я скакал на взмыленном жеребце, рубая окровавленной шашкой направо и налево, уже не разбирая лиц, друзей и врагов…

«Мозговой вихрь» продолжал раскручиваться все стремительней и стремительней, мешая в одну кучу куски моей биографии и жизненные вехи оснаба. Он остановился в тот самый момент, когда я последним, но точным ударом забил шариковую ручку в ухо гребанного насильника…

Глаза вновь застлало предсмертным туманом, а пробитые обломками поломанных ребер легкие горели огнем. С пузырящейся кровавой пеной на устах я сделал последний судорожный вдох и ухнул в кромешную бездну безвременья…

Смерть стылой шершавой кистью смыла боль. Я попытался вздохнуть, но не смог — в воздухе я больше не нуждался. Пришло понимание, что это конец. Однако, к моему изумлению, способность мыслить и здраво размышлять меня не покинула. Я мыслю, следовательно, я существую, — вспомнил я известное изречение Рене Декарта[18]. Значит, наше бренное существование, что бы там не утверждали воинствующие атеисты, не заканчивается с нашей смертью. Я умер, но вместе с тем продолжаю существовать!

Серый туман забвения постепенно развеивался и, наконец, исчез совсем. Я стоял под пронизывающим ветром на одной из вершин сверкающих ледяным великолепием гор. Внизу, у подножия горы, насколько хватало глаз, расстилался заснеженный вековечный лес с огромными деревьями-исполинами. И сквозь этот лес неспешно и величественно двигался на коне настоящий богатырь-великан в доспехе, похожем на вооружение древнерусского воина. Самые высокие деревья едва достигали его сафьяновых сапог с приподнятыми носами, покоящихся в гигантских стременах.

«Выше леса стоячего, ниже облака ходячего», — всплыли из памяти строчки русской былине о сказочном великане Святогоре, что по многочисленным поверьям некогда жил на высоких Святых горах. Его могучую поступь не выносила сама Мать — Сыра Земля, она сотрясалась, когда он спускался со своих гор, леса колыхались, а реки выходили из берегов.

Я пробежался взглядом по суровому, но спокойному лицу богатыря, заросшему по самые глаза густой пегой бородой, заиндевевшей на морозе и покрытой сосульками. На правом плече богатыря сидел такой же гигантский, как и он сам, нахохлившийся сокол. Колоссальных размеров конь был тоже под стать своему хозяину: такому под копыта лучше не лезть — растопчет и не заметит. Великан медленно приближался ко мне. И вскоре его голова, увенчанная огромным остроконечным шлемом, задевающим медленно ползущие по небу облака, поравнялась с вершиной горы, на которой я стоял.

Великан шумно вдохнул кристально чистый морозный воздух и гулко проревел, обдав меня клубами теплого дыхания, мгновенно превращающегося в пар:

— Давненько в Святых горах русским духом не пахло! За какой надобностью пожаловал, человече? Кто таков есть: как звать-величать?

От его рева заложило уши, а со склонов ближайших гор сошло несколько небольших снежных лавин.

— Ильей зови, Святогор-батюшка! — подстроившись под велеречивость могучего исполина, крикнул я что было мочи. — А за какой надобностью здесь, то мне и самому неведомо!

— Отрадно слышать, что не забыли меня на Руси! — довольно прогудел Велет. — Ну, раз дело ты не пытаешь — прокатишься со мной? Повеселишь старика новыми байками? Тоскливо мне в одиночестве… — Плечи Святогора поникли. — Не с кем, даже, словом добрым переброситься…

— Отчего ж не прокатиться-то? — Я долго не раздумывал над предложением былинного великана, поскольку совсем еще не пришел в себя после недавней смерти. Может быть, разговор с ним прольет хоть какой-то свет на мое дальнейшее существование. — С превеликим довольствием!

— Добре, Ильюша! Полезай тогда ко мне на плечо! — И великан подставил к отвесному краю раскрытую огромную, что ковш гигантского экскаватора, ладонь. Я без промедления ступил на нее, и богатырь поднес меня к своему левому плечу. Сокол подозрительно взглянул на меня выпуклым глазом с яркой желтой радужкой, и что-то недовольно проклокотал. Размерами сокол явно превосходил меня раза этак в два, если не больше, так что долбани он своим острым клювом — от меня и мокрого места не останется.

— Уймись уже, Вострогор! — Великан потрепал нахохленного сокола по встопорщившимся перьям. — Вздремни, старый друг — ты это заслужил.

К моему огромному изумлению величественная хищная птица послушалась своего хозяина и, покрепче впившись монструозными когтями в прочные звенья кольчуги, засунула голову под крыло.

— Вот так и живем, Ильюша, уж который годок, — громыхнул великан, направляя своего исполинского коня в закрытую низко-парящими облаками «бездонную» расщелину.

«А то и тысячелетие», — мысленно хмыкнул я. Вот уж не думал, что с таким чудом доведется встретиться. Мы опускались все ниже и ниже в глубину горного разлома, куда не всякий подготовленный альпинист отважится бы спуститься. А вот конь Святогора уверенно ступал по, казалось бы, абсолютно непроходимым местам. Достигнув самого дна ущелья, гигантский конь неожиданно споткнулся и встал, как вкопанный.

— Что же ты, волчья сыть, да травяной мешок, спотыкаешься? — незлобиво ругнулся великан, перевешиваясь через голову коня.

Я ухватился за кольчужные кольца бармицы шлема, чтобы не свалиться в пропасть. С большим трудом удержавшись на месте, я успел заметить препятствие, перегородившее дальнейший путь. Поперек ущелья лежал открытый исполинский каменный гроб, через который могучий конь Святогора не желал переступать. К тому же гробу была прислонена такая же огромная каменная крышка.

— Вот так преграда чудная! — произнес великан, спрыгивая с коня. Отвесные стены ущелья сотряслись от его могучей поступи, осыпав каменной крошкой с головы до ног. Он