— Да ты!.. Да ты!.. — У него не было слов от счастья. Правда это «счастье» собирается из четырёх как-то уже названных мною букв, и он понял наконец, что я хоть и мальчишка, но предельно серьёзен.

— Деловой человек! — воскликнул я и улыбнулся. Сам себя не похвалишь… — Зятёк, ты получаешь больше, куда больше, чем если Астрид останется с тобой.

— Да ты!.. — Что «да я» он сформулировать не мог.

— Подумай. Отложи решение на завтра-послезавтра, — поддел я. — Я ещё пять дней буду в замке, ответишь перед отъездом.

— Нет! Сразу нет! — отрезал он и вскочил. — Астрид — моя жена, и я те позволю…

— Заткнись! — Меня прорвало. Глаза застлала красная пелена, а сам я заполыхал, аки свечка — красивый камзол на мне опалился, хорошо хоть не вспыхнул и не загорелся сам. — Ты, pidor, подстилка эльфийская! Или ты её отпускаешь через священников, или, если не согласен, валишь отсюда нахрен! Но — один! Потому, что Астрид останется в замке, хочешь ты или не хочешь! Это — часть сделки! Это МОЯ часть сделки, пролюбленная отцом! И я не спрашиваю тебя, и даже не интересуюсь твоим мнением! Да-да! Нет — дорога на север вон там! — указал я куда-то в сторону. — Всё понял?

Отпустило. Какое-то время просто стояли и смотрели друг на друга. Он, опешивший от такого поворота и от того, что я чуть не спалил его, и буду драться за вышесказанное до конца, и я, чувствуя опустошение и дикое желание пить. Затем я развернулся и пошёл прочь.

— Она! Моя! Жена! — прозвучало вслед. Но уже без той железобетонной уверенности в себе, что была в его словах поначалу. Тело опять забила дрожь, но тоже уже не такая сильная. Но пришлось остановиться и обернуться.

— Ты хочешь сделать Астрид вдовой? Я сказал, Кастильяна, речь идёт не о твоём сраном баронстве, и не о твоём сраном самолюбии. У меня больше сотни тысяч человек. Которые на весах перевесят тебя вместе с замкам и всеми понтами. А за мной Бетис, где народу раза в два больше. А следом Альмерия. И степняки доходили до её стен не один десяток раз.

Или соглашайся по-хорошему, или будет по-плохому. Я даю тебе право выбора.

— Твой отец не был таким нахалом, предлагая порченную дочь, — язвил он, но я видел, это были слова «хоть чем-то ужалить, раз всё плохо».

— Так откажись, раз порченная! — заорал я. — Нахрен она тебе? Я у тебя её выкупаю обратно!

— Да, ты не отец, — осуждающе покачал он головой.

— Конечно, — довольно согласился я. — Он трясся над ерундой. А мне плевать, что подумает обо мне голытьба и разная сволочь.

— Тебе-то порченая зачем? Самому трахать? Ты понимаешь, что ломаешь ей жизнь? — пыталась иронизировать эта скотина.

— Наивный стереотип, — покачал я головой. — Наоборот, не даю тебе сломать ей жизнь. А трахать её мне или не трахать — не твоё дело. Сделка есть сделка. Да — да. Нет — нет. Думай.

Развернулся и теперь уже окончательно вышел.

Как и планировал, первым делом пошёл к священнику. У падре Антонио была своя каморка в донжоне. Каморка потому, что тут вообще все комнаты были небольшие. Даже мои графские по площади примерно равны квартире в пятиэтажке. Потому, что это цитадель, самая защищённая часть замка, тут живут только самые-самые важные для Пуэбло люди, а места не очень много. А значит потеснятся. Или жить красиво и широко, или жить среди белой кости — одно из двух.

Но падре, сколько себя помню, никогда этим не тяготился. «Молитва и скромность подобают истинному служителю Его» — говорил он, когда я был маленьким. Точно помню.

— Сын мой, нам нужно серьёзно поговорить, — произнёс он, открывая дверь.

— Да, падре. За тем я и здесь. — Прошёл внутрь. Сел на единственный в помещении стул. Падре закрыл дверь, вернулся и сел напротив меня на край кровати. У него комната была небольшая, и кровать представляла собой не траходром, как в моих покоях, а скорее что-то вроде нашей двуспалки. Для знати так себе размерчик, а он всё же живёт в замке.

— Падре, — разговор решил начать я. — Так получилось, что не так давно ваш покорный слуга побывал в Аквилее. И узнал там от достаточно информированных лиц много интересных вещей.

— Да-да? И каких же, сын мой? — с интересом вытянулось его лицо.

— Например то, что о таких, как я, известно уже более тысячи лет. И не так давно их истребляли, поскольку один из моих не самых умных предшественников попытался сделать откровенную глупость и насадить здесь ту форму религии, какая была принята в его прежнем мире.

— «Прежнем мире»… Сын мой, для меня дико звучат эти слова, — зацокал он языком.

— И тем не менее, господь создал не только наш мир, и вы совершенно точно это знаете, — пронзил я его взглядом. — А ещё вы знаете, что люди даже в одном мире, под одной крышей, не могут договориться, как молиться правильно. И тем более в разных мирах люди никогда не станут делать это одинаково — различия между толкованиями не дадут, и каждая сторона будет считать себя исключительно правой.

— Продолжай, сын мой, — кивнул падре.

— Да я собственно закончил, отче. В прошлой жизни я исповедовал то, что здесь называют никейской ересью. Но никогда не был набожным. Потому, что мир вокруг не был набожным. К тому же перед глазами людей моего времени было множество независимых друг от друга религий. Христианство. Ислам. Буддизм. Внутри ислама ломают копья шииты и сунниты, при том, что есть десятки, если не сотни альтернативных течений. Про буддизм ничего не скажу — не интересовался, но и там много параллельных течений. В веровании же в Христа тоже свои течения. Никейская вера — православие, ортодоксальное течение. Истинно верная, то есть католическая, второе течение. И альтернатива католицизму — протестантство. Три параллельных равновесных течения одной никейской веры! При этом каждая также делится. В православии, кажется, восемнадцать церквей. В католичестве всё более-менее унифицировано, но и там есть несколько обрядов. У протестантов есть кальвинисты, лютеране и англикане. И отдельно стоят иудеи, не признавшие Христа.

— О-о-о! Иудеи! — потянул падре. Этот народ известен и в этом мире. Может не на бытовом (мастер Соломон не даст соврать), но церковь как минимум знает, кто это такие, кто были изначально.

— Да. И кроме иудеев, ВСЕ остальные откололись по сути от той веры, что вы называете никейской ересью. А ведь когда-то были альтернативы и ей.

— Да уж, нет единства у божьего народа… — потянул он.

— Я признаюсь честно, я не знаю точно, жил ли Исус на свете. Я не жил в то время. Ни одного свидетельства о нём в бумагах и документах нет, но это ничего не доказывает. И тем более я не знаю, был он богом, или у него, лишь папа крутой. В смысле только родственниками силён. Я готов принять обряд, по которому вы служите службы и молитесь, яготов делать всё, что предписано делать доброму католику королевства, и не собираюсь организовывать еретические учения и проповеди.