— Это гораздо страшнее, чем рассказы об эволюции, — печально констатировала Лэйси Дин Кнопп. — Джоэл, мы не можем оставить это так.

— Разумеется, не можем. Благополучие детей, состоящих на нашем попечении, — наша первостепенная забота, — ответил преподобный Маккоркиндейл.

Пусть у меня создалось впечатление, что он процитировал школьный учебник, но его слова прозвучали вполне искренне.

— Однако я должен уведомить вас, мои братья и сестры во Христе, что Тея глубоко раскаивается в том, что дала девочке повод думать, будто она собирается поднять на нее руку.

— Она все отрицает? — До Дженни О'Хаген раньше других дошел смысл сказанного.

— Тея призналась мне, что девочка прекословила ей, и не раз за одно утро, а семь или восемь. Тея понимает, что ее задача как учителя — терпеливо устранять такого рода поведение, но, поскольку у нее сейчас непростая личная ситуация, она несколько потеряла самоконтроль и слегка шлепнула провинившуюся девочку по щеке, чтобы призвать ее к вниманию. Вот как она сама мне это показала.

Понятно, что я не могла видеть воспроизведение ситуации Маккоркиндейлом.

— А свидетели были? — поинтересовалась Дженни.

Мне подумалось, что у нее неплохие данные для работы дознавателем.

— К сожалению, нет, Дженни. Тея уединилась с девочкой в классе. Она не отпустила ее на перемену и вместо этого проводила с ней воспитательную беседу о плохом поведении.

В зале воцарилась тишина. Вероятно, члены правления погрузились в задумчивость.

— Мне думается, мы должны вызвать ее на ковер, — пророкотал один из старейших членов правления. — Телесные наказания — прерогатива родителей, но никак не учителей нашей школы.

Я кивнула.

— Значит, вы предлагаете сохранить ей место? — многозначительно осведомился Джоэл Маккоркиндейл. — Мы должны принять какое-то решение — Тея ждет его. Я лишь хочу напомнить вам, что она — наша постоянная прихожанка. Ей сейчас очень нелегко. Родители девочки сказали мне, что согласятся с любым нашим решением.

В сущности, этим они едва ли не предлагали священнику поехать прямиком к Тее с радостной вестью, что она прощена — при условии, что проступок не повторится.

У настоятеля не осталось в запасе ни одной сенсации, и собрание явно двигалось к завершению. К тому времени, как члены правления вышли из зала, я предусмотрительно удалилась в кухню, где меня не было видно и слышно. Мне подумалось, что Джоэл Маккоркиндейл зайдет туда расспросить меня поподробнее о стычке с Норвелом, но, когда заседатели разошлись, я услышала шаги его преподобия, поднимавшегося к себе в кабинет на второй этаж.

Перемывая посуду и запаковывая остатки выпечки, я поймала себя на сожалении о том, что не осталась в кухне на протяжении всего собрания. Меньше чем через час мне предстояло увидеть Маршалла Седаку. Меня смущала информированность о тех подробностях его личной жизни, о которых он сам предпочитал умалчивать. Я взглянула на наручные водонепроницаемые часы, поспешно выжала тряпочку и аккуратно повесила ее на перегородку мойки. Было уже без двадцати семь.

У меня оставались буквально минуты на то, чтобы переодеться в кимоно, поэтому я, естественно, не слишком обрадовалась, увидев Фридриха, явно меня поджидавшего. Он небрежно опирался на полицейскую машину, поставленную напротив моего дома на повороте подъездной аллеи. Клод что, решил так меня попугать?

— Здравствуйте, мисс Бард, — пророкотал шеф полиции.

Его руки были непринужденно скрещены на груди, а одет он был в штатское — в будничную рубашку в зелено-коричневую полоску и защитного цвета штаны.

— Я очень сильно тороплюсь, — ответила я, стараясь не выдать раздражения, иначе Фридрих возомнил бы, что ему удалось вывести меня из себя.

— Разве не хороши маленькие городки тем, что жизнь в них как будто замедлена? — лениво поинтересовался он.

Я застыла на месте. Плохое предчувствие посетило меня.

— Шекспир не такой оживленный, как Мемфис, например, — добавил Фридрих.

Голову мне пронзило острой болью. Я знала, что это всего-навсего эмоции, но приступ был точь-в-точь похож на мигрень. А затем на меня нахлынула волна гнева — столь сильная, что я будто окоченела.

— Вот об этом не надо! — потребовала я с такой горячностью, что не узнала собственный голос.

«Лучше не начинайте!»

Не глядя на Фридриха, я вошла в дом, думая о том, что если он вздумает стучаться, то вынужден будет арестовать меня. Ведь сначала я вмажу ему как следует. С колотящимся сердцем я прислонилась к входной двери, слушая гул его удаляющейся машины. Руки вспотели так сильно, что мне пришлось несколько раз вымыть их, прежде чем снять рабочую одежду и натянуть белоснежные тренировочные брюки. Куртку и пояс я загодя свернула и положила в сумку — в клуб «Телу время» поеду в обычной белой майке и там надену остальное. Я нащупала в сумке пояс и некоторое время не отпускала его. Зеленый пояс по карате был самым ценным моим достижением. Затем я снова взглянула на часы и через кухонную дверь заспешила к автостоянке.

На парковку клуба «Телу время» я въехала ровно в половине восьмого — так поздно еще никогда не являлась. Я толкнула стеклянные створки дверей и бегом миновала главный зал для силовых упражнений. В этот вечерний час здесь еще оставалась горстка самых жизнестойких, трудившихся над поднятием тяжестей и на велосипедных тренажерах. Я знала их лишь с виду, поэтому просто кивнула в знак приветствия, а потом заторопилась в глубь зала. Там находился выход в коридор, вдоль которого различные двери вели в канцелярию, туалеты, массажную комнату, солярий и кладовую для спортинвентаря. В конце коридора была расположена двойная дверь. Увидев ее, я упала духом. Если она закрыта, значит, тренировка уже началась.

Я осторожно повернула ручку, стараясь сделать это бесшумно, и на пороге поклонилась, зажав сумку под мышкой. Выпрямившись, я увидела, что все в классе уже приняли позицию шико-дачи — ноги расставлены, лица спокойны, руки скрещены на груди. Некоторые скосили глаза в мою сторону.

Я отошла к стульям, поставленным вдоль стены, стянула кроссовки и носки, а затем, отвернувшись к стене, облачилась, как подобает, в тренировочную куртку. Обернув оби вокруг талии, я в рекордное время затянула узел, а затем молча побежала на свое место в шеренге, второе по счету. Рафаэль Раундтри и Джанет Шук, едва я вошла, незаметно раздвинулись, чтобы впустить меня. Я мысленно поблагодарила их за это.

Я коротко поклонилась Маршаллу, избегая встречаться с ним глазами, и приняла нужную позицию. Потратив несколько секунд на выравнивание дыхания, я все-таки украдкой взглянула на тренера — его темные брови были чуть приподняты. Маршалл, потомок восточных полукровок, подтверждает свое происхождение ореолом таинственности, которую неуклонно пестует. Вот и сейчас его треугольное лицо, в котором арийский румянец соперничал с азиатской бледностью, осталось невозмутимым, но в разлете бровей проступала бездна чувств — удивление, разочарование, неодобрение.