class="p">В следующие за ликвидацией конфликта с СССР месяцы Капеостар служил объектом необычайного внимания всей прессы Америки и Европы. Тысячи журналистов писали об обольшевичении Капсостара. В тысячах строк они ежедневно захлебывались от негодования по поводу высылки из республики эмигрантов-белогвардейцев. Тысячи карикатур издевались и над президентом, и над армией Капсостара.

Затем это прекратилось.

Капсостар как будто перестал существовать для всего цивилизованного мира, но это только казалось: теперь он сделался центром ожесточенных споров на разных заседаниях фашнационала.

Голоса виднейших представителей «Черного Креста» всех стран разделились в оценке положения Капсостара, но зато все как один пришли к выводу, что грандиозный опыт, затеянный мистером Флаугольдом, безусловно наметит путь к настоящему, полному искоренению большевизма.

По всему миру раскинулись ложи Комитета человеческого спасения, в которые вошли исключительно лица с незапятнанными гербами и с чековыми книжками солидных текущих счетов,

Центром являлся Комитет человеческого спасения в Капсостаре. Секретарь комитета Арчибальд Клукс наслаждался своей властью. Он был после мистера Флаугольда четвертым человеком в республике.

Вторым был Корнелиус Крок, ассистент профессора Ульсуса Ван Рогге, дьявольской изобретательностью затмивший даже успехи своего учителя.

Ульсус Ван Рогге, человек науки, скромно отошел на третье место, рассматривая с удовольствием в тиши своего кабинета диаграммы успешности действия своих лучей гаммы К.

Президент только числился властью. Парламент был простой игрушкой в руках мистера Флаугольда.

Проведение в жизнь лучей гаммы К шло под лозунгом рационализации работы, и для того, чтобы не вызвать восстания среди рабочих, опыты начались с армии и низших служащих всех учреждений и потом только начали производиться с рабочими.

Опыты были обставлены с научной торжественностью. Человека исследовали со всех сторон: измеряли, взвешивали, просвечивали рентгеновыми лучами, и только после этих ненужных манипуляций испытуемого подвергали минутному действию лучей гаммы К.

Женщины, клерки, солдаты, привыкшие всю жизнь безропотно подчиняться, безропотно гнуть спину, автоматизированные службой и вековыми традициями гнета, как загипнотизированные, смотрели на небольшой аппарат, излучавший таинственные ультрафиолетовые лучи.

Лучи действовали великолепно: все уходили подавленные и обстановкой, и лучами, и даже зданием Карантина Забвения.

Они обращались в идеальные машины, в манекены службы.

Слухи о лучах и об их истинном назначении наполнили город волнением. Прекрасный результат дали опыты над десятками тысяч рабочих.

Захлебываясь от радости, республика окунулась с головой в наслаждения жизни.

Корнелиус Крок, неутомимо работавший целые сутки, в последний месяц наглухо заперся в своем кабинете. Его видели только тогда, когда нужно было провести новую партию рабочих перед аппаратом лучей К. Он их самолично пропускал, не доверяя никому этого дела. Клерков, женщин и солдат он всецело предоставил своим ассистентам.

Его некоторые странности и избегание людей приписывали работе и переутомлению. Даже журналист Дройд никак не мог познакомиться с ним, несмотря на все старания.:

После первого месяца успехов правительство перестало стесняться, и очень часто рабочих под конвоем препровождали в Карантин.

Мерилом благонадежности для населения стала карточка Карантина Забвения с отметкой о прохождении курса. Всякий, кто не имел карточки, брался на подозрение, арестовывался и пропускался все равно через Карантин.

Среди рабочих масс было тихо. Никаких митингов, никаких демонстраций, никаких забастовок. О партии ничего не было слышно. Это было необычайно странно для Капсостара, но, восхищенные и ослепленные лучами гаммы К, представители власти и это исчезновение партии приписывали только Карантину.

Осмелевшие фабриканты прибавили час работы — ничего! Сбавили плату — ничего! И только на некоторых заводах единичные рабочие пробовали устроить митинг протеста, но это им не удавалось. Конечно, они потом попадали в тюрьму, и их арест проходил совершенно незаметно, не вызывая никаких эксцессов.

Эти единичные выступления заставили задуматься руководителей Карантина над вопросом об усилении действия лучей и усовершенствовании аппаратов.

Фабриканты распоясались вовсю, стараясь перещеголять один другого в снижении платы, но это продолжалось недолго: приказом правительства были нормированы десятичасовой рабочий день и оплата труда.

Жестокие штрафы заставили фабрикантов подчиниться воле всемогущего мистера Флаугольда.

Он играл большую игру, но уверенность в победе как-то ослабила его волю, и он в последнее время, предоставив республику Комитету человеческого спасения, отдыхал и наслаждался покоем.

Улицы центра изменили лицо. Они стали теперь местом наслаждения, веселья, неожиданных карнавалов. Деловое лицо улицы исчезло, заменившись вечным праздником.

Но на окраинах, на которых раньше чувствовалась жизнь, было мертво и тихо. По грязным тротуарам молчаливой толпой двигались призраки людей. Это были безработные, которые благодаря великому изобретению Ульсуса Ван Рогге потеряли способность к протесту.

Больные, голодные, изможденные женщины с худыми, истощенными детьми на руках двигались толпой к муниципальным столовым получить ужин.

Катя, стоя у ворот дома, с тоской смотрела на эти тени.

«Сколько горя, сколько ужаса, — думала она, — кроется в этой толпе, лишенной сознания своего положения!»

— Проклятые! — не вытерпев, громко вскрикнула она.

— Тсс… тише, — остановился около нее рабочий, из-под изорванной майки которого выглядывало исхудавшее тело. — Тише, не надо говорить громко, еще рано.

— Но почему, Том, почему?

— Сейчас не могу говорить. Потерпи.

Захрипел, заговорил громкоговоритель, выкрикивая объявления о получке партии чулок, пудры, а на громадной стене рабочего дома засветились слова: «“Сумерки большевизма”. Лекция знаменитого журналиста Дройда. Спешите слушать, спешите!»

«И он здесь», — подумала Катя.

— Простите, Том, я задумалась.

— Никаких разговоров, — повторил рабочий. — Можно говорить только вот что. — И он громко сказал: — Какая прекрасная погода! Как это интересно! — добавил он, указывая на светящуюся рекламу.

— Я не думаю, чтобы вас так сильно интересовали погода и очередной трюк мистера Дройда.

— Черт возьми, конечно, нет, — засмеявшись, сказал Том вполголоса. — Я забыл, что вы недавно у нас и еще не все знаете.

Катя внимательно взглянула в улыбающиеся глаза рабочего.

— Зайдемте ко мне, поговорим, — предложила она.

— Вы одни?

— Кто это? — спросила Катя, указывая на приближавшуюся черную фигуру фонарщика, согнувшегося под тяжестью черной палки, увенчанной матовым светящимся кубом.

— Алло, Джим! — позвал Том. — Иди сюда.

Фонарщик повернулся и медленно подошел к ним. Катя с любопытством рассматривала его совершенно невозмутимое лицо и ясные, умные глаза. Ее взгляд остановился на белой металлической табличке с цифрами 59721 К. З., висевшей на груди.

— Алло, зачем звал, Том? — И, поставив фонарь на землю, протянул руку Кате, а потом Тому.

— Хочешь покурить, Джим? Прекрасный табачок, — и Том протянул кисет.

— С удовольствием. Так трудно бессмысленно стоять долгие часы без табаку.

И Джим стал набивать свою трубку.

— Вот она ничего не знает, — чуть усмехаясь, проговорил Том.

— Так-так.

— Просит зайти к ней поговорить.

— Я думаю, Том, ей нечего и знать. Все в порядке, — закуривая трубку, проворчал Джим.

— А я думаю, Джим, что ей надо знать и