его на пост руководителя Психологической лаборатории при Гарвардском университете. Не потому, что результаты его исследований явили миру что-то новое или поразительное, а потому что – как столь часто случается в мире психологии – ему удалось экспериментальным путем доказать то, что один мальчик, живший за 150 лет до него, знал и так[102].

Первый эксперимент Вегнер провел в 1980-е годы. Группу участников исследования попросили – так же, как когда-то Толстого, – не думать о белом медведе. Другой группе дали указание усиленно думать о белом медведе. «Думание о белом медведе» измерялось двумя способами: в первом случае люди должны были вербализировать свои мысли на протяжении всего эксперимента, во втором – звонить в звонок каждый раз, когда белые медведи придут им на ум. Благодаря такому двойному методу можно было понять, говорят ли люди что-нибудь о белых медведях или думают о них «фоном».

Результаты оказались в определенной степени предсказуемыми. Участники исследования, которых попросили думать о белых медведях, думали о них чаще, чем те, кого просили о медведях не думать. Но «полного вытеснения так и не произошло», как писали в статье исследователи. Несмотря на указания, белые медведи проплывали в мыслительном потоке испытуемых, они заглядывали на огонек не меньше одного раза в минуту. Наблюдение братьев Толстых получило научное подтверждение.

В клинической психологии важным моментом является следующее: что произойдет, когда во второй фазе эксперимента группы получат задания, противоположные заданиям из первой фазы. Тем, кого сначала просили думать о белых медведях, оказалось легче выполнить задание «не думать о медведях». Те, кто медведей усиленно «вытеснял», напротив, испытали наплыв мыслей о медведях, когда руководители эксперимента попросили думать о них[103].

Сейчас этот эксперимент является одним из самых повторяемых в мире, и результат его остается неизменным. Вытеснить нежелательные мысли не просто трудно – это невозможно, и попытка прогнать ту или иную мысль неизбежно ведет к тому, что эта мысль будет держаться в голове еще настойчивее[104].

Что касается сильной тревоги, то такой «реванш разума» становится проблемой, которая может довести человека до того, что ему трудно будет встать с кровати.

Оппозиционная партия головы

Пессимистическая философия Артура Шопенгауэра построена на внутренней борьбе между позитивными и негативными мыслями. «Любое, пусть даже самое тривиальное событие, порождающее неприятное чувство, имеет свои последствия», – писал он, предвосхищая психоанализ. Мы бы рады не думать об имевшем место неприятном случае, но в соответствии с вышеописанной беломедвежьей логикой это означает, что неприятный случай «повлияет на все наши мысли: так небольшой предмет, поднесенный к самым глазам, ограничивает и искажает поле зрения».

Шопенгауэр хорошо знал, как сложно пытаться избегать негативных мыслей, его собственные попытки неоднократно проваливались. Страх передумать и изменить то или иное решение подтолкнул его к мысли о том, что в голове существует «оппозиционная партия», всегда готовая сказать свое слово:

В голове у меня постоянно присутствует оппозиционная партия, и когда бы я ни пожелал принять то или иное решение – даже если я основательно раздумывал над ним – эта партия набрасывается на меня из-за сделанного, хотя может оказаться и не права… Часто она осуждает меня, хотя я этого не заслужил. То же самое, без сомнения, происходит со многими другими, да существует ли хоть один человек, способный не размышлять о том, что лучше все-таки было бы не совершать того, что он, хорошенько подумав, совершил?[105]

Шопенгауэр рано сформулировал мысль о том, что тревога далеко не всегда сосредоточена на будущем. Она часто развернута назад, к прошлым поступкам, о которых мы сразу же пожалели или пока не знаем, пожалеем ли, потому что последствия еще неясны. В рамках экзистенциальной философии подобный конфликт только приветствуется и одобряется. Верный себе, Кьеркегор возводит этот конфликт в правило:

Женишься – будешь жалеть, и не женишься – будешь жалеть… Посмеешься ли над глупостью этого мира – будешь жалеть, поплачешь ли над ней – тоже будешь жалеть… [Поверишь какой-нибудь девушке – будешь жалеть, не поверишь – будешь жалеть…] Повесишься – будешь жалеть, не повесишься – тоже будешь жалеть… Вот, господа, в чем заключается жизненная мудрость[106].

Хотя в клинической психологии лишь в последние десятилетия осознали значение «негативных мыслей», ученые не пришли к единому мнению о том, почему мы так часто сталкиваемся с сожалениями, так хорошо описанными в творчестве Кьеркегора.

Основа шопенгауэровского буддизма – идея о неком «желании», которое заставляет человека страдать и выражается в стремлении иметь и в страхе потерять желанное. Это желание всегда сопровождается мыслями о том, как бы обойти других.

Французский экзистенциалист Жан-Поль Сартр пришел к выводу о том, что самому ужасному переживанию – тревоге – суждено оставаться неизменной частью нашей жизни. В самой попытке избавиться от мыслей, которые у нас ассоциируются с тревогой, уже присутствует тревога – по той же причине, по какой белые медведи оказываются рядом, когда мы пытаемся не думать о них.

«Одним словом, я бегу, – писал Сартр в своей самой известной книге „Бытие и ничто“, – но я не могу не знать, от чего бегу, и бегство от тревоги является только способом иметь сознание тревоги. Таким образом, ее нельзя, собственно говоря, ни скрыть, ни избегнуть». Или, как он еще выражает эту мысль: «Конечно, мы не можем ее <тревогу – примеч. пер.> устранить, поскольку мы являемся тревогой»[107].

Звучит тяжеловато. Но, может быть, Кьеркегор и Сартр затеяли здесь немного ребяческое состязание, стремясь представить тревогу как нечто в высшей степени человеческое.

В своей последней опубликованной книге – сборнике интервью (когда он в конце жизни переживал тяжелые времена, начал спиваться и ослеп) – Сартр говорит, что так и не понял, что такое тревога.

«Это надувательство. Я говорил о тревоге, потому что другие о ней говорили, так было модно. Все тогда читали Кьеркегора»[108].

Интервью было настолько непохожим на прежние высказывания Сартра, что его спутница жизни Симона де Бовуар плакала, читая эти слова. Она опасалась, что бойкие юнцы воспользовались старостью Сартра и прорезавшейся у него болтливостью. И все же у Сартра, похоже, еще хватило присутствия духа настоять, чтобы сборник интервью издали[109].

«Сам я никогда не испытывал отчаяния. В 1930–1940 годах оно было ключевым понятием. Хайдеггер тоже его придерживался. Мы оперировали этим понятием, но для меня оно ничего не значило»[110].

Может быть, против этого высказывания говорил ежедневный рацион Сартра – четыре таблетки коридрона (амфетамина), полбутылки