Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гёдель был настолько гениален, что само применение к нему понятия «гениальности» кажется преуменьшением. Возможно, сравнить себя с ним мог бы его друг Альберт Эйнштейн. Они познакомились в Принстонском университете после того, как оба бежали из захваченной нацистамии Европы в США. С начала 1930-х годов и до самой смерти Эйнштейна в 1955 году они часто прогуливались вдвоем, делясь мыслями. Эйнштейн позже скажет, что в те годы приходил на работу в основном чтобы насладиться «привилегией» беседовать с Гёделем.
Помимо теорий о неполноте, Гёдель сделал вклад и в теорию относительности, феноменологию и развитие платонического рационализма. Его философские интересы словно бы не имели границ: последние годы жизни Гёдель посвятил разработке нового доказательства существования Бога, а также попыткам доказать, что времени не существует и что путешествия во времени теоретически возможны[114].
Гёдель даже внешне был воплощением рациональности и логики. По словам хозяина квартиры, которую снимал ученый, выражение лица Гёдель имел замкнутое и рассеянное. Днем он сидел у себя, на закате отправлялся прогуляться, а возвращался обычно не раньше полуночи. Как истинный мыслитель, Гёдель ходил ссутулившись, заложив руки за спину и внимательно глядя себе под ноги – образец «человека, погруженного в размышления», как выразился хозяин квартиры[115].
По всей вероятности, ученый во время прогулок размышлял не об одной, а о нескольких нерешенных математических задачах. Но у Гёделя были и другие темы для размышлений. Да, он совершил революцию в логике, и Эйнштейн, образно говоря, снимал перед ним шляпу. А еще Гёдель был не в своем уме.
Не то чтобы в нем сидел мистер Хайд, который выглядывал, стоило Гёделю ослабить контроль. Нет, даже в безумии Гёдель оставался великим логиком. А в какой-то степени даже и эмпириком. Его биограф указывает на следующую подробность жизни Гёделя: в списке книг, взятых в библиотеке, есть академический труд, который Гёдель брал не один раз, хотя эта книга никак не была связана с его исследованиями. Книга называлась «Die Kohlenoxydgasvergiftung» («Об отравлении угарным газом»).
Здесь нам является одно из терзавших Гёделя а вдруг: страх, что его отравят угарным газом. Это а вдруг появилось не на пустом месте. Венская квартира Гёделя отапливалась углем и коксом, и риск отравиться угарным газом, несомненно, имелся. Гёдель всю жизнь пытался свести этот риск к минимуму, но воображаемая опасность только возрастала. В США он снова стал жаловаться на «газ», жалобы привели к тому, что он вынес кровать (потому что она пахла деревом и лаком), снял батарею парового отопления и убрал холодильник (ибо они источают газы), отчего зимой у него в квартире стало холодно и неуютно[116].
Еще Гёделя мучили мысли о том, что врачи хотят причинить ему вред, обманывают его, прописывают не те препараты, что в медицинских справочниках про лекарства написана неправда и что тайные недоброжелатели что-то вводят ему, когда он спит.
Труднее всего Гёделю было с едой. А вдруг кто-то ее отравил? Риск, пусть даже ничтожный, есть всегда. Попытки Гёделя решить эту проблему показывают, что он сознавал: его а вдруг не имеет отношения к реальности[117].
В паранойю Гёделя быть отравленным оказалась втянута и его жена Адель. Во все время их супружества Адель пробовала пищу Гёделя – служила живым детектором, определяющим наличие яда. Лишь после того, как Адель пробовала еду, Гёдель мог убедить себя, что пища не опасна. До войны и их бегства в США произошел эпизод, когда Гёдель едва не уморил себя голодом. Его спасла Адель: она кормила мужа с ложки, пока его вес не увеличился с 48 до 64 килограммов. С тех пор Гёдель стал зависеть от жены. Если Адель не было рядом, нездоровые пищевые привычки Гёделя в буквальном смысле становились угрозой его жизни.
Однажды, когда Адель заболела, а Гёдель переживал по поводу критики Алана Тьюринга, ученый безвылазно засел у себя в квартире. Паранойя нарастала, Гёдель стремительно терял вес. Благодаря помощи друга, основателя теории игр Оскара Моргенштерна, и коктейлю из лекарств Гёделю в тот раз удалось вернуться к жизни.
Но в 1977 году Адель попала в больницу, а Моргенштерна уже не было в живых. Спасти Гёделя оказалось некому.
Одним из последних, кого Гёдель соглашался пускать в свое жилище, был логик Ван Хао. По словам Вана, Гёдель сказал ему: «Я утратил способность принимать положительные решения. Мне остались одни только отрицательные»[118].
Выписавшись и вернувшись домой, Адель убедила мужа лечь в больницу при Принстонском университете. Там Гёдель и умер – в позе эмбриона; он весил 29,5 килограммов. В заключении о смерти было написано: «причина – недоедание и истощение», вызванные «расстройством личности»[119].
Даже такой теоретик игр, как Моргенштерн, вынужден был, общаясь с Гёделем, признавать, что во всех Гёделевых а вдруг, а также в действиях, которые Гёдель предпринимал, чтобы разобраться с ними, есть своя логика. Но Гёдель, по словам Моргенштерна, видел вокруг себя «сплошные заговоры». Они выглядели вполне логичными, но проблема заключалась в основополагающих предпосылках, которые ученый так и не сумел оценить объективно. Моргенштерн описывает приступ, во время которого Гёделя отвезли в принстонскую больницу только для того, чтобы тот в присутствии врачей настаивал, что в его медицинской страховке не указано то лечение, которое врачи ему назначили. Вообразите себе реакцию врачей и медсестер, когда ученый-логик вслух читал им страховку, доказывая, что не может принять их помощь. Его выводы были, по всей вероятности, верными, но почему Гёдель не признавал иных выводов, кроме логических?[120]
Математик Джон Доусон пишет в биографии Гёделя, что тот «был не в состоянии преодолеть внутреннюю логику своей паранойи и взглянуть на нее, так сказать, в „метатеоретической“ перспективе»[121].
Тот факт, что Гёдель оказался неспособным теоретизировать относительно собственных теорий (а именно этим и занимается метатеория), выглядит, однако, неправдоподобно. Вероятно, именно метатеоретизирование заставило Гёделя настоять на
