– Что? Чего замолкла? Говори нето, – Влас ближе придвинулся.

– Олю… Ольгу, посестру мою, не обидь. Мой человек, а стало быть, и о ней подумать должно. Выдели ей приданого. Девушка она хорошая, верная. С собой в скит ее тянуть не могу. Губить ее не стану. Возьми к себе в Сомово, жениха сыщи. Хлопоты невелики, а грех, какой-никакой, тебе простится. Доброе дело.

Влас промолчал, выдохнул, будто изумился, да и сам к стволу спиной привалился.

– Говоришь, норов не усмирить? Это ты зря, Елена. Сама себя не видишь, когда о брате речь ведешь али о посестре. Ликом нежнеешь. Любишь их, не инако.

Еленка и замолкла. Вспомнила юность свою и Павлушу Разгадова…

Года два тому появился на подворье Зотовых парень – батюшка новиков набирал – да и полюбился Еленке. Уж она и ходила опричь него, и румянилась, и смотрела нежно. Отец все дивился, все выспрашивал, откуда такое чудо? Еленка не ругалась, голову опускала, как и должно девице. В руках платочек шитый носила, а в глазах тихое счастье прятала.

Она бы кинулась к любому, да Павлуша смотрел не на нее вовсе, а на красавицу Олю. Елена поняла, да затаила в себе любовь первую и крепкую. Посестра догадалась, дала отлуп пригожему Павлу и осталась Елене верной сестрой.

И все бы ничего, но Павлуша надолго Еленке запомнился. Она за собой знала – явись сейчас за ней бывший новик Зотовский, она б не ворохнулась к нему наново. Однако в душе надолго спрятала нежность, любовь девичью. Помнила, как ревность точила едко, как больно сердце билось, когда видела, что не на нее любый смотрит, не ею дышит.

Елена и навовсе ушла бы в думы, если б не почуяла взгляд жениховский.

– Чего уставился? – озлилась, что выдернул из мыслей приятных.

– Ты о чем думала, Елена? Я едва не ослеп, как ты улыбалась. Хотел за крестом лезть, да молитву творить. Испугался, что ты помирать собралась, ангельскую песнь услыхала, – изгалялся.

– Крест? А Ладинца не вытянул? Отступник! Морда твоя двуликая! Спереди святой, а за спиной знак нечестивый таскаешь! – взвилась, заругалась боярышня.

На Власия стало страшно глядеть, не то, что рядом обретаться. Еленка двинулась от него, да не успела. Он ее рукой крепкой прихватил и к себе притянул. Прошипел, глядя прямо в глаза:

– Вона как? Оберег мой сыскала? Да по дурости и решила нелепое. То память о деде моем, и ты языком своим поганым, не трепли имени его и Ладинца хаять не смей. Много ты про меня знаешь, чтобы лаять?! Похлебка-то в лесу соленая была, так и я спрошу, откуда соли взяла, а? В суме-то не было. Что? За подпояской таскаешь? По обряду истуканскому*? Меня хулить вздумала, так на себя глянь!

Еленка сморгнула испуганно, но не смолчала:

– Отпусти в скит, – и задышала часто-часто.

– Тьфу, зараза такая! Да катись ты в свой скит! Сам отвезу! Глаза б мои тебя не видели! – прокричал в сердцах.

Замолкли оба: Еленка от радости, а Влас, по всему было видно, от злобы. Через малое время продышались, и боярышня заговорила наново:

– Спаси тя, Власий Захарович, – голову пригнула, вроде поклонилась. – Так про Олюшку…Про Ольгу, как?

Он вздохнул глубоко и ответил:

– Не оставлю. Слово даю.

Елена едва не запрыгала от радости, но себя сдержала. Сидела тихонечко, дышала легонечко, боялась спугнуть удачу свою. На Власа глядела исподтишка, примечала его сердитость и никак не могла уразуметь, с чего жених ее зловредный мается. Ужель не рад, что спихнул с себя обузу сварливую?

Сидели долгонько. Влас глаза прикрыл, но спать не спал, про то Елена знала наверняка. За две-то ночи, что пролежала бок о бок с ним, выучилась понимать, когда и как парень дышит.

– Елена, прекрати, Христом богом прошу. Что ты глазеешь-то на меня? – глаза распахнул, брови сердито сдвинул.

– Да…это…как его… – смутилась боярышня, голову опустила. – Не смотрю я, не выдумывай.

– Чую, наново склочничать станем. Елена, что ты за человек такой, а? Все поперек, все не так. Смотришь, говорю. И ты сама про себя знаешь. Так чего упираешься?

Елена растерялась, не могла понять, чего добивается от нее, чего хочет?

– Ты чего прилип-то? Ну, глянула разок, за погляд денег спросишь? Так разочлась я с тобой, чего еще? – яриться начала.

А он взял, да удивил.

– Ты-то со мной разочлась, а вот я с тобой еще нет. Сундук твой не возьму, чужого мне не надобно. Если б не ты, быть мне мертвяком. Дважды. Однова, когда ты Зотовского по голове приласкала, а вдругоряд, что выходила, одного не кинула, – вздохнул тяжко, придвинулся к Еленке, плеча плечом коснулся. – Подарки тебе дарить, так ты нос отворотишь. Золота тебе сыпать, так отлуп будет, чую. Чего ты хочешь-то, скажи. Отказу не будет.

Елена едва рот не раскрыла, как изумилась, но призадумалась.

– Власий, а вот о Лавруше… – замолкла, не зная как просить, не умея без привычки.

– Что? Говори.

– Так ему бы поучиться. Есть на примете кто? Приставить бы к нему дядьку покрепче, да с рассудком. Ведь боярич, не холоп какой. И еще… коли тебе мое золото поперек горла, ты схорони его для братца. Лавруша подрастет, ему и пригодится.

Сказала и на Власа глянула, а там уж и зарумянилась. Смотрел, как на диво дивное: голову к плечу склонил, глаза распахнул во всю ширь. Молчал, да и Елена слова растеряла.

Листья-то последние шуршали на кустах, фыркал поодаль конь сивый, ветерок тихий прогуливался по леску, а боле ни звука.

Смотреть на чудную Елену бояричу было жуть, как интересно. Лик у девушки менялся на удивление скоро. Вот только что улыбалась нежно, а уж через миг брови супила, сердилась и ярилась. Потом принялась удивляться, а затем и вовсе зарумянилась, смутилась.

Влас до того засмотрелся, что себя позабыл. Особо тогда, когда просить начала. Смирная стала, тихая, а с того пригожести в ее лице прибавилось изрядно. Лоб разгладился, брови легли ровно над синими глазами, а губы яркие сложились крендельком и стали вдвое милее.

Радость Власа недолгой была: Еленка на него уставилась, а вслед за тем глаза прищурила. По всему было заметно, что сей миг начнет ругаться.

– Ты давеча просил не смотреть, а чего ж сам вылупился? Власий, вот не пойму, ты всегда такой или через седмицу? – Молвила и губы поджала.

– Погоди, Еленка, верни вот как было, – сболтнул дурость и себя же укорил. О чем просил, сам не разумел, но знал, что не по нраву ему губы ее сердитые.

Она ресницами захлопала и отодвинулась, не иначе как подумала, что неразумный он. Власий и сам слегка приуныл, понимая, что права девка, коли сочла его дурнем.

– Влас, давай я тебе плечо гляну, а? Ты заговариваться начал, боюсь, как бы в жар не сверзился, – она поднялась, к коню направилась, а там уж принялась рыться в суме переметной.