Она промолчала, слов кидать не стала, но Влас приметил, что поводьев не приняла, а стало быть, не согласна: вон и губу закусила, и брови изогнула, и кулаки сжала.

Едва договорил, пошел дождь: муторный, ледяной. Влас задумался крепенько, разумея, что ему дожди холодные привычны, а вот Еленке каково будет в сыром-то лесу? Однако знал – скрепиться надо и добраться до Любимова, а там уж и тепло избяное, и щи горячие.

– Мятель накинь, – прошептал.

– В дом надо стучать. Хлеба торговать, инако не дойдем, – прошипела сварливая. – Я сама говорить буду, а ты за мной становись. Ежели что, на коня и скачи, не оглядывайся. Лавра сбереги. Олюшка ему порукой будет, ее все в Зотовке знают. Посестра боярская, не простая какая. Обо мне не думай, небось, привычно тебе людей-то кидать.

Власу жуть как хотелось рот ей заткнуть, но себя удержал, только обсмотрел косу ее долгую.

– Что лупишься? – Еленка взяла косу в кулак и попятилась от Власия.

– То и луплюсь. Смотрю, хватит ли косищи, чтоб на сук накинуть и тебя на ней подвесить. Одной гадюкой меньше станет. А за то язык свой змеиный виновать.

Даже в темноте дождливой увидел Влас, как глаза Еленкины сверкнули злобой.

– Ты тут змей, не я. Верткий и противный. Лишь бы себя удоволить и пузо свое сберечь. А до других и дела нет. Валяй, вешай. Во снах являться стану и донимать тебя, медведина косматая.

Кровушка в голову Валсову кинулась скоро, злоба затопила, да задела клевета обидная. Кинулся к боярышне, схватил рукой за тонкую шею и к забору прижал.

– Видал я дур, но таких, как ты никогда, – едва не придушил, как злобился! – Всех за пояс заткнула.

Молвил и дрогнул сам от единой только мысли, что творит нелепое, девушку обижает. Под рукой его билась тонкая жилка на шее боярышни, словно укоряла Власа: «Сдюжил, справился с девицей, медведина». Пальцы-то разжались, слова уж уготовились спрыгнуть с языка: утешить Елену, сказать, чтоб не опасалась.

А она и не убоялась! Уж рот открыла, чтобы лаяться, да тут скрипнула калитка малая.

– Кто тут? Чьих? – хриплый мужицкий голос прорезал дождливую муть. – Чего третесь у забора?

– Путники мы, – пропищала Еленка и руку Власову скинула с себя. – Нам бы хлебца, мил человек, да иной какой еды. Деньгой разочтемся, не обидим.

Калитка раскрылась, из нее вылез мужик в большой шапке и суконной попонке. Оглядел обоих, брови кустистые сдвинул.

– Деньгу покажи, – просипел.

Влас сунулся за пояс да понял, что в бою все растерял. А тут Еленка выскочила, Влас не успех ухватить за длинный рукав зипунка.

– Вот, – и протягивает серебрушку. – Ты репки дай пареной, рыби, коли есть. Хлебца и мяса какого. Медовухи баклажку. Есть медовуха-то?

Мужик шапку сдвинул на макушку, раздумывал. Оглядел Еленку с ног до головы, зацепился взглядом за перстни ее блескучие, но смолчал. Поворотился и ушел во двор.

– Идем, Елена. Немедля, – Влас потянул боярышню к коню.

Хотел отругать, что сунулась вперед него, себя выдала дорогими кольцами, но смолчал, разумея, что сделанного не воротишь. А тут наново скрипнула калитка, показался хозяин: в руках узел холстинковый и баклажка. Молча сунул в руки Власу принесенное, и протянул ладонь заскорузлую, мол, давай, плати.

Еленка серебрушку ему кинула и пошла. Влас совсем обозлился: ни поклона, ни слова доброго, будто все ей должны. Понял, что боярского она в себе скрыть не умеет, да и сама мало понимает, как со стороны ее видят. Да тем снова себя выдала.

– Спаси тя, добрый человек, – Влас голову склонил. – Дай те бог.

– Ага. И тебе не хворать, – мужик уперся взглядом во Власа, соображая. – Куда путь держите?

– Так в Зотовку, – соврал боярич, разумея, что не просто так выспрашивает. – К новому хозяину Нестору. Поклониться, поручкаться.

– За полденьги пущу в клетушку ночевать. Чай в лесу муторно, – заманивал.

– Спаси тя. Мы ужо пойдем. К утру, бог даст, в Зотовке будем. Время дорого, – Влас наново голову склонил и уж не стал дожидаться, что мужик ему ответит.

Взял коня за поводья и пошел за Еленкой, что жалась промокшей птахой у забора.

– За мной иди, – прошептал. – Поспешай.

– Сам не отставай, – отпела сварливица и двинулась на Власием.

Темный лес встретил хмарью дождливой и холодом. Не отозвался защитой, не зауютил для путников троп своих, будто гнал от себя. Елена шла торопко, старалась не отстать ни от коня, которого вел Власий, чтобы дать тому роздых, ни от самого боярича. Радовалась, что идут по кромке лесной, не по бурелому лезут, тогда б еще труднее. С непривычки оскальзывалась на мокрой глине, гнулась под тяжестью мятеля, что принял на себя дождь и защищал теперь боярышню крепостью своей.

Усталость навалилась тяжко на плечи, клонило в сон, но Еленка упрямилась и шагала, шагала, шагала. Мысли вязкие донимали. Не могла и не хотела уразуметь, отчего боярский сын таким гадостным оказался. Не понимала, как можно бросить людей своих, как оставить беззащитных, как не помочь?

А меж тем и иные мысли липли. Знала же, что Власу туго приходится сей миг. Едва ли не тяжелее, чем ей самой. А он ничего – идет себе, да идет. Молчит, не ворчит.

Помаялась Еленка тишиной, а потом не вынесла:

– Влас, сел бы ты на конь. Свалишься, – ведь не то хотела говорить-то, а вон поди ж ты…

– Надо же, голос подала. Я думал, ты спишь на ходу, – зловредный жених отозвался на удивление бодро. – Не твоя печаль, о себе горюй.

– Погорюю, не тревожься. Больше-то некому, – рассердилась, а с того и пошла быстрее, будто сил прибавилось.

– Себя в том вини, упрямая, – Власов голос зазвенел потаенной улыбкой. – Всех от себя отворотила, одна осталась, воительница. Что, заскучал язык твой? Ругани просит?

– У тебя допросишься, – ворчала. – Ты говорить-то не умеешь, все с кулаками лезешь.

– О, как, – Влас перебрался ближе к Еленке. – А и молодец, Елена Ефимовна. Сама себе придумала и теперь трещишь, языком звенишь. Обскажи мне, это когда это я тебя обидел?

– Когда?! – Еленка аж подпрыгнула. – Да вот в Шалках! Душить принялся!

– Ой, ли? – Влас фыркнул не хуже коня своего упрямого. – И как? Сильно придушил?

Елена уж хотела ответ дать супостату, да рот закрыла. Сказать-то нечего.

– Ты ухватись за гриву-то, Еленка, – голос Власа потеплел. – Скользко. По такой темени и упасть недолго. Мятель сухой?

– Сухой, – прошептала едва слышно, а все потому, что изумилась.

Ведь ругала его, корила, а он об ней думает. Чудной жених-то попался, чудной.

– Ты скрепись, еще немного осталось. Дойдем до поворота к Любимову, и там уж ночь досидим. Елена, костра развести не придется, – утешал.