Халат расслабился, и зеркало увидело выглянувшую грудь, коленку мягкую, будто из теста, уходящую в глубь междуножья темноту. Катерина шмыгнула носом и совершила великое анатомическое открытие, не имевшее ни смысла, ни применения. О том, что вся суть человеческая — в отверстиях, и все недуги гнездятся в норках (например, в ноздрях), и, вероятно, следует искать тайную закономерность в рисунке дырочек человеческого тела, чтобы познать истину бытия. Точнее, музыку, что может извлечь человек наподобие свистка или окарины — смотря, в какую из его дырок подуть…

Фильм «Эммануэль», тайская стриптизерша втягивает табачный дым в матку. Все уже выдумано, куда только ни запускают прихоти фантазии свою гадючью лапку. Но все же самая странная и вместе с тем самая обыденная прихоть — жить с кем-то рядом и жевать с ним котлеты за одним столом. Или не котлеты, все остальное — но каждый день, без перерыва. И доставлять оральное удовольствие, с упорством борясь с насморком. Находить сигаретные крошки в чьем-то кармане… Последнее совсем выводило из себя, но Катя честно старалась найти объяснение. Не получалось: пихать мокрую сигарету в карман было для нее тем же самым, что и нарочно ступать в дерьмо. Некрасиво жить не запретишь… Зато смазливый Венечка так смотрел на нее, что полз слушок: «Любит…» Катина расческа застряла в космах; у Катерины не учащался пульс, и грудь не теснило, никаких слез. И что это за ничтожные симптомы в сравнении с тем, что говорят: «Любит…» Значит, и Катерина в ответ — как каравай подносит — любит Веню. Пора привыкнуть, что любое действие — лишь толкование слова.

В сущности, жизнь шла ножичком по маслу. Раньше она стеснялась широких бедер, маленькой груди с вечно гусиной кожей и сморщенными сосками. Она часто робела, и если мало-мальски симпатичный и где-то в глубине души интеллигентный однокурсник трогал ее ниже пояса — горло сводило от волнения. Не от нежности желания, а от страха не угодить рыхлой задницей. Со временем, правда, Катерина познала радость нарциссизма или тайного поощрения себя. Испытанное средство — представлять вожделеющего свидетеля. Тем паче — свидетеля, отвергающего более совершенные экземпляры (без плевков в идеал не проживешь!). Свидетеля, отвергающего мастериц на все руки, домохозяек, бизнесвумен, хватких содержанток, знаменитых проституток, многодетных матерей и прочих бабцов, выполнивших жизненную программу на все сто. Свидетеля, идущего только к Катерине, и только к ней. В конце концов, это не так уж и противоестественно: Кате есть что показать. Волосы. Мифология здесь на руку и любой эпос. Пышнотелая крепкая Брюнхильда из «Кольца Нибелунгов». И у нее была тяжелая волнистая копна. Да мало ли таких сыщется в старом эпосе, только время давно поменяло декорации и актеров. Что толку искать утешения в прошлом, если оно нашлось в настоящем. Оказывается, Вене нравились именно такие, как Катя. Все его связи она затмила с легкостью, ибо прочие не имели такого животика в форме подушечки для иголок. Сомнительный комплимент, конечно, зато от души. Или от скуки — иногда Катерине казалось, что Вене просто скучно и плевать он хотел на различия девичьих форм. Но тогда почему она, а не Рита?.. Об этом молчали. Слишком много непонятного, а непонятное рождает подозрения. Впрочем, выигрыш в предпочтении — всегда приятная штука, зачем копать глубже, Бог рассудит… Бог даст, Бог и возьмет. Любой выигрыш — «сегодня ты, а завтра — я» — зыбкий и мгновенный. Но если все в конце концов исчезнет, почему бы не удовольствоваться происходящим сейчас, пока еще не выпита чаша превосходства… Но Катерина держала радость на поводке. Ненавидела себя за пессимизм и хмурый абрис по утрам, но упорно не хотела радоваться. Что-то ей мешало — как косточка рыбная в зубе или камешек в туфле. Что-то ей не нравилось, быть может, кофейная чашечка с дорожкой гущи, асимметрично прилипшая к блюдцу. Или немытая голова… Нет, не бардак в комнате, его она как раз предпочитала уборкам. Хаос — всегда жизнь, а порядок все-таки смерть. Недаром покойникам так тщательно наводят марафет… Нет, раздражало нечто другое, в чем не слишком приятно было признаваться, и Катерина не стала устраивать себе экзекуции, доела вчерашнюю шоколадку, а на работе решила сказаться больной. Она не чувствовала себя особо ценным сотрудником. А здесь — безделье, телевизор и относительная свобода.

Позвать бы сейчас Лизку, упиться с ней кофе до потери пульса или… пива. Но Лизка теперь играет в честные благородные игры. Ни чай Катин не пьет, ни денег у нее не просит. Ну да ладно. И без Лизки есть с кем языком почесать. Мало ли охотников, если выпивка, как с куста.

Лиза и Толик торжественно плыли к искомому месту. Толя гляделся в витрину, нервозно поправляя галстук, словно шел на прием к турецкому послу. Елизавета Юрьевна настороженно шествовала следом и благодарила Бога за то, что понятия не имеет, куда и к кому идет, а то, быть может, ее и вовсе бы замутило. Ей не верилось, что они бредут к «приличным» людям, как уверял Толик. К «приличным» людям Толик никого не водил и сам ходил редко. Единственным его приличным человеком, которого видела Лиза, была его жена. Его «дюже любимая жена», как он выражался, уехавшая почему-то в Китай. С Толиком поживешь — еще не туда сбежишь. Жена была человеком своим в доску, носила накладные ногти, ходила за пивом с эмалированным ведром, а летом ездила в экспедиции или на всякие карьеры — искать «окаменелости». Что за «окаменелости», Лиза точно не знала, но с женой Толика была дружна. Жаль, что та сгинула теперь… В Китай.

Ладно, будь что будет. За спрос не дают в нос, в случае чего она пренебрежет любыми приличиями ради святого правила «дают — бери, бьют — беги». А Толик, если считает нужным, пусть сколько угодно приседает в реверансах.

При входе в подъезд вязала носок консьержка. Толик, не ожидая ее встретить, стушевался и по-пионерски громко и отчетливо назвал номер квартиры. Консьержка от удивления даже забросила свой трепетный процесс и одарила вновь прибывших взглядом, полным заячьего испуга. Лизе захотелось надавать Толику по щекам, чтобы вернуть в естественное для него состояние здравого цинизма. Но было уже поздно. Дверь им открыла медноволосая маленькая толстушка неопределенного возраста и содержания в голубых подштанниках. Вообще-то они назывались «велошорты», но вряд ли были напялены для велопробега. Дама щедро улыбнулась Толику и ревниво зыркнула на Елизавету, будто та увела из-под носа чужое счастье. «Очень приятно… Наталья Пална», — промурлыкала толстушка, представляясь аж через порог. Как потом выяснилось, она приняла Лизу за Толикову подружку-невесту и выспрашивала о ней на кухне. Анатолий по своей гадкой привычке устраивать сюрпризы не предупредил, что в этом семействе он — предполагаемый зять.

Лиза решила держаться независимо и нахально. Впрочем, по заказу почему-то не наглелось. К тому же ее лицо сегодня было неправильным — без фасона, просто красным и аллергичным. В связи с чем она собиралась ограничиться хотя бы парой конфузов, по возможности держать мизинчик отставленным и нырять в тень. Не компрометировать Толика — и не больше. Пусть за удачу отвечает он, ведь это его идея и его компания, его место и его время. Они будут держаться отдельно, будто бы каждый сам за себя, а потом незаметно вместе смоются — такую тихую директиву дал Толик в прихожей, ковырнул зубочисткой в предпоследнем зубе, разинув пасть перед зеркалом-раскладушкой. И юркнул умасливать хозяйку.