Лиза взяла себя в руки и повертела головой по сторонам. Она очутилась в огромной квартире, таких просто не бывает, и грешным делом по старинке решила — «коммуналка», но уж большей глупости нельзя было и выдумать, ибо разве ходят в коммуналках по коридорным коврам, пожалуй, это уже слишком. Длинный коридор хранил надменный полумрак, а из стен торчали витые подсвечники и висели, накренившись к полу, помпезные пейзажи в рамах из тех, что влетают в копеечку, и все в них ясно и понятно как божий день — всевозможная флора и фауна, будто с фотографии срисованная. Лиза, конечно, фыркнула про себя, и, быть может, зря, ибо в любом бездарном копировальщике может попросту скрываться несчастный сумасшедший, чья обезьянья старательность в прорисовывании каждого листика на березке — всего лишь страсть убедить себя, что мир этот именно таков, каким отражается на глазной сетчатке. Это были всего лишь мысли по поводу и без повода, а из бесшумной двери в глубине коридора сомнамбулически вышла девушка в фиолетовых трусах — и только! — и скрылась в ванной. «М-да, начинается, — подумала Лиза, — похоже, Толик просто хотел выпить и приперся сюда в нужное время, и никаких денег не видать мне как своих ушей… «Хотя, раз уж она здесь, придется вести себя как дома и не стоять истуканом в прихожей…

Из той же двери, что и голая девушка, вдруг высунулся остриженный наголо коротышка и прокричал: «Девушка, вы, случайно, не на съемку?» «Нет, я не на съемку, я вообще не туда попала», — раздраженно ответила Елизавета, и тогда коротышка принялся энергично объяснять, что Наталья Пална нашла ему модель, а она все не идет, и уж плевать на нее в таком случае, и, быть может, «вы попробуете?». Уже потом, когда все смешались в этом «доме Облонских», а Лиза порядочно накачалась, она сдружилась с коротышкой, который оказался фотографом по части «ню» и мечтал снять какую-то амфору, стоящую на женских ягодицах. Зачем, Лиза потом уже не помнила, но в беседе эстетическая концепция замысла была представлена коротышкой яснее некуда, и Елизавета Юрьевна даже ею прониклась и взамен откровенно призналась похотливому фотографу, зачем она сюда явилась. Он с пониманием и чуткостью подарил ей гульден. Больше у него не оказалось. Любовь Елизавета Юрьевна отвергла.

Но это уже происходило чуть позже, а вначале ей виделась совсем другая игра, и, чтоб не показаться чужой и дикой, она деловито вошла в первую попавшуюся комнату.

В ней заседали трое толстых мужчин, вперивших взгляды в Пазолини. Почему-то Елизавета смущенно затесалась в их компанию, сама не зная зачем. Толстые мужчины совсем не обрадовались Лизе, тут уж не до радости, если развлекаешься махровым натурализмом. Лизу потянуло к унитазу, но она сочла высшей степенью бестактности выбегать из комнаты на самых экскрементных моментах фильма. Тем более что толстых мужчин она и без того раздражала. Они не проявляли ни малейших признаков токсикоза. Складывалось милое впечатление, что Елизавета попала в гущу избранных. Пора было сматываться.

— А, познакомилась с нашими скульпторами — с издевательским весельем набросилась Наталья Пална на Лизу, когда та отрешенно вплыла на кухню. — А мы здесь по-простому… выпиваем и кокетничаем… — Она сунула Лизе мощный фужер с «мартини» и, видимо, ожидала продолжения приятного разговорца, но Лиза как язык проглотила. У подоконника, философичный и грустный, как Гамлет с черепом Йорика, возвышался Толик. Было не похоже, что он «по-простому» выпивает и кокетничает. Видать, в деньгах ему отказали. Ах, Толик, глупец, ну кто же просит так сразу, елки-палки, пусть бы Наталья Пална сперва пропиталась «мартини» и своими дурацкими канапе, которые в изобилии торчали на подносах. И зачем он не пошел в одиночестве, эта двусмысленность только портила дело.

— А что за скульпторы? — встрепенулась Лиза.

— Ну видик-то смотрят. Тузы какие-то. Они все трое скульпторы… хотя третий, кажется, писатель…ой, боже, да какая разница… это Лялик их пригласила, зачем — непонятно, говорит — знаменитости, но я их что-то не узнаю, — Наталья Пална коротко хохотнула. Елизавета решила осторожно поддержать тон беседы.

— А я Пазолини ничего целиком не смотрела, к сожалению…

— О… я тебя умоляю! И не смотри. Эти-то чудики четырнадцатый раз смотрят, поди уже к дерьму привыкли. Я уж им и то, и это, и осетра, и жюльены, и редкую запись им поставила… подруга из Англии мне прислала… «Лючия ди Ламмермур»… а этим дядям, видите ли, фильмы подавай, где какашки кушают. Я уж там не знаю, какие они скульпторы, но ведь вся эта итальянщина в кино давно устарела… Я не права?

— Не права, мамочка, — в дверях появилась недовольная девушка.

— О, знакомься, Лиза, это моя мучительница-дочь.

Мучительница-дочь по кличке Лялик фигуряла в таких же, как у мамаши, шортиках, только ноги у нее были раза в два подлинней и поуже, а брови отчаянно зеленели. Лялик поводила крысиной мордочкой по кухне и, видимо, не найдя более ничего занимательного, удалилась с бутылью чего-то крепкого и дорогого.

— Толька, слышь… Ляля у меня все экзамены на пятерки сдала. У них там в универе Гога преподает, так он мне сказал, мол, Наталья, у тебя суперперспективный ребенок… за нами тут дипломаты ухлестывали, между прочим… — Наталья Пална снова угрожающе-игриво зыркнула на Елизавету. — Один мне особенно нравится… высокий, в плечах косая сажень… а элегантный — сил нет… принц Чарльз, одним словом. Но я Ляльке сказала: пока универ свой ни кончишь — никаких мужей. Пусть пока козликами вокруг попрыгают, а уж потом мы выберем… по первому классу.

Лиза, осоловевшая с голодухи от выпитого залпом, с удивлением обнаружила себя внимательно слушающей всю эту показательную галиматью. Правильно, мать и должна гордиться своим дитятей, думала Лиза. Матери и положено любить его слепой любовью. А в общем, забавная тетка, спиртное хлещет, как лошадь, сама нелепая, как Чипполино-переросток, и распинается неизвестно перед кем. Сдались Елизавете достоинства Лялика… Но надо отдать должное Наталье Палне — держалась она отменно. Как Сталин на Ялтинской конференции — только вместо брюха, естественно, выставляла вперед грудь. Похоже, банкет здесь начался давненько…

Квартира могла сравниться с замком Синей Бороды, только Борода не устраивал такой грандиозной тусни. В третьей комнате слушали «Би Джиз» и без лишних слов налили водки. Здешние бесхитростные ребята, явно не скульпторы, сразу Лизе приглянулись. Она решила держаться около веселого носатого парня в кепке, который сразу завел тему «Буратино — фаллический символ». По стенам висели огромные фотографии рыб и каких-то лысых африканских головастиков, видимо, туземцев; форточка была разрисована кельтскими узорами, а полки и этажерки были уставлены слоновой костью и барахлом подешевле. Видимо, теснота и некоторая заплесневелость обстановки способствовали расслабленности и неожиданным откровениям. Еще, конечно, слабый «вчерашний» аромат анаши. Елизавета принялась расспрашивать человека в кепке, что это за чудное место, а он охотно поведал ей, что Наталья Пална очень богата — и от наследства, и от ума. У нее все родственники и все мужья были богатыми, и по сути это обычный еврейский клан, а она сама умеет этим воспользоваться и жить в свое удовольствие, ибо она не такая, как другие в ее возрасте. Она — мудрая пожилая девчонка с веселыми причудами. В любовниках у нее ходил Лялин однокурсник, но он был изгнан из рая за… бог знает за что. У Натальи Палны есть только один страх — альфонсы. Друзьям и приятелям она может простить любое свинство, но любовникам приходится держать ухо востро. Лучше и не доводить до любви, она — проигрыш, начало конца феерической жизни в этой обители счастливых грехов и изобилия. А если вовремя смекнуть неписаные здешние правила, можно безбедно провести хоть всю жизнь в этом доме-кафешантане. Нужно только заботиться о гостинцах, принося в клювике хотя бы букетик мимозы или селедку. Старушка обожает селедку. У бедных и пресыщенных одни слабости, и пора выпить за это!