Силясь вдохнуть воздуха и оторвать невесткины руки от моего горла, я проговорила:

– Нет, Пишима.

Невестка услыхала, как я сказала: «Нет, Пишима». Она ослабила хватку. И, вытаращив на меня глаза, сказала, задыхаясь:

– Что, ведьма, духов вызываешь? Призраков? Ничего у тебя не выйдет. Ничего. Я убью тебя раньше, чем умру сама. Сперва я убью тебя…

Пишима шепнула мне на ухо:

– Что стоишь, как статуя? Она вот-вот прикончит тебя. Хватай ее за глотку! Души!

У меня по лицу текли слезы. Я стояла не в силах и пальцем пошевелить.

А Пишима все не унималась:

– Другой такой возможности у тебя не будет Кругом ни души. Задуши ее! Убей! Никто не узнает.

Невестка продолжала бесноваться, но силы у нее уже были не те. Она опять ринулась на меня, пытаясь снова схватить за горло, но у нее безудержно затряслись руки.

Пишима сказала:

– Разве не понимаешь, она будет угрожать тебе все время, пока жива. Однажды ночью она убьет тебя во сне. Прикончи эту вражину сейчас же.

Невестка перестала кидаться на меня и рухнула на пол лицом вниз: последние силы оставили ее изможденное тело. Она только громко всхлипывала.

Я не спеша спустилась вниз.

А ночью сказала мужу:

– Хочу открыть еще одну лавку.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Еще одну?! Я в этой-то с трудом управляюсь. Мы каждый день продаем товаров на десять-пятнадцать тысяч, у меня даже не остается времени поспать. А кто будет ею управлять?

– У нас в округе нет ни одного приличного магазина радиотоваров, чтоб еще и с магнитофонами, – посетовала я. – А Джагу Саха, как я слыхала, как раз продает свою лавку. Пожалуйста, пойди разузнай.

Муж уставился на меня. И вдруг спросил:

– А что это у тебя за следы на горле? Какие-то розовые пятна. Ты что, поранилась?

Я склонила голову и сказала:

– Если я тебе не совсем безразлична, больше ни о чем меня не спрашивай. Мужчинам необязательно все знать.

Он помрачнел. И сказал:

– Ты что-то скрываешь? Отлично!

Мне понадобилось какое-то время, чтобы совладать с собой и не расплакаться. Потом я сказала:

– Мне надо тебе кое-что сказать.

– Что же?

– Мы можем быть совершенно счастливы только тогда, когда не слышим, как кто-то жалобно вздыхает нам на ухо.

– Звучит философски, – заметил муж с удивлением.

– Но это же правда. Или ты не согласен?

– Скажи, чего ты хочешь? Я всегда был на твоей стороне, так ведь?

– По мне, так ты самый лучший мужчина на свете.

– Когда-нибудь твои слова меня точно погубят, – сказал он, ласково улыбаясь. – Я уже и сам начинаю в это верить.

– Тебе нипочем не понять, почему я такая крепкая и как силы добра отводят меня от всякого зла.

– И после этого у тебя на горле появляются синяки? После борьбы добра со злом?

Я снова всплакнула.

– Не могу я быть счастливой, когда другие несчастны, – сказала я. – Почему ты не помнишь про своего старшего брата? Он в беде.

– Дада! С чего это вдруг Дада попал в беду? В семье у него вроде как все гладко.

– Да что ты говоришь? А как насчет мужской гордости? Почему он должен все время быть тебе чем-то обязан? Дай ему возможность самому зарабатывать себе на жизнь.

– Стало быть, ты хочешь, чтоб в новой лавке заправлял Дада? Думаешь, у него получится?

– У тебя же получилось, верно?

Совсем сбив меня с толку, он сказал:

– Это все благодаря тебе. У меня есть ты, а у Дада нет.

– У него есть ты. Нельзя, чтобы в нашей семье еще кто-то страдал.

Он пристально осмотрел мое горло. И потом сказал:

– Последнее время ты от меня что-то скрываешь.

Со слезами на глазах я сказала:

– Нет, ничего я не скрываю. Но всему свое время и место. Иначе даже самые благие намерения могут причинить вред. Говорить о важных вещах пристало в нужный час и в нужный день. А не сейчас. Придет время, и я все тебе расскажу.

Он вздохнул и сказал:

– Отлично! Я подожду.

Когда мы уже собирались покупать лавку, свекровь послала за мной и сказала:

– Сдается мне, ты обзаводишься новой лавкой ради деверя.

Я улыбнулась, но промолчала.

Тогда она положила руку мне на голову и сказала:

– У тебя доброе сердце. Но я должна кое-что тебе рассказать.

– Что же?

– Деверь твой человек тщеславный, как и все мужчины в нашей семье. Он примет от тебя помощь только потому, что попал в беду, но потом он будет мучиться всю жизнь. К тому же, если дело не заладится, ты лишишься всего, что нажила с таким трудом.

– Все будет хорошо, ма.

– Да что ты заладила! Эту семейку я знаю слишком хорошо. У меня остались кое-какие украшения и золотые монеты – все это я держу подальше от посторонних глаз. На черный день. Но теперь мне мое добро без надобности. Все это время я берегла его от родственничков-расточителей. Продай все, чтобы расплатиться за лавку. Тогда и деверю твоему незачем будет терзаться.

– Но зачем, ма, ведь это ваши последние сбережения, пусть они так и останутся при вас.

– Ни к чему хранить их втайне дальше. Уж лучше пускай от них будет хоть какая-то польза, пускай они сверкают. Лишь бы для дела. Можешь отдать ему лавку, только неусыпно приглядывай за ней. Я отрекаюсь от своих драгоценностей в твою пользу.

Возражать я больше не стала.

Деверь даже вздохнул с облегчением, когда я ему все рассказала. Его лицо расцвело в благодарной улыбке.

Так он начал трудиться в лавке. Я неизменно давала ему кое-какие советы – очень спокойно и почтительно. И он исполнял их без возражений. Работа была деверю в радость. Из проигрывателей, магнитофонов и радиоприемников всегда звучала музыка, так что скучать ему не приходилось.

Мало-помалу дела в лавке заладились.

Однажды ночью меня кто-то вырвал из глубокого сна:

– Вор! Вор! К нам ломятся воры! Просыпайся, да поживей! Они заграбастают все, что у меня есть, негодница ты эдакая. Мне плевать, что ты лишишься своего добра, но, ежели они покусятся на мое, я живьем тебя закопаю…

Я аж подскочила в постели. В окне, у изголовья моей кровати, промелькнули две тени. Они пилили решетку. Но, как только я включила светильник, их и след простыл. Я разбудила мужа. Поднялся шум, но грабителей так и не поймали.