«Что-то в этом есть», – сказал я себе. Редактор был прав. Я искал героев, чьи фигуры помогли бы мне выстроить повествование, и нашел их среди немцев. Чудовищных, отвратительных, но все равно героев. Осуществи они свои планы, выиграй они войну, человечество восхищалось бы ими и возводило в их честь памятники и города-сады на Востоке, стадионы и концертные залы. Никто не копался бы в погребенных в лесу кучах отбросов – они навеки исчезли бы из нашей памяти.

Чтобы проверить свою гипотезу, перед тем как снова написать редактору, я решил провести эксперимент. Я показал очередной группе школьников фотографию Гейдриха в зените славы, в военной форме. Удалил в фотошопе свастики, но прочие знаки воинского отличия оставил. Я не сказал детям, кто этот человек, и попросил тех, кто вдруг его узнал, помолчать. Я спросил, что ребята думают о мужчине на снимке.

– Серьезный, – сказала одна девушка.

– Уравновешенный, – заметила другая.

– Красавчик, – хихикнули из задних рядов.

– Мужик, который знает, чего хочет, – высказался кто-то из парней.

– Проницательный.

– Сильный.

Эксперимент удался, результаты были ясны. Потому-то мы их и простили так быстро. Этим и опасен вирус Памяти, которым мы заразили своих детей. Я и сам подцепил его. Я потребовал у редактора ничего не вымарывать. «Это очень важно», – написал я ему.

Разработчик из игровой компании сообщил, что они закончили строительство объектов Аушвица и приступают к созданию персонажей. «Мы выделили три группы, – написал он мне, – немцы, евреи-рабы и евреи, которых тут же отправляли в газовые камеры». И спросил, правильно ли он все понимает. Я ответил, что есть еще и подгруппы: капо, зондеркомандовцы, заключенные-уголовники, цыгане, украинские охранники, врачи и жертвы медицинских опытов. И среди немцев было множество разных специалистов – от бухгалтера до ответственного за газовые камеры. Он тут же прислал мне письмо с просьбой дать описание каждой из групп – обрисовать их деятельность, распорядок дня, внешний вид и, насколько это возможно, психологию.

Я был впечатлен дотошностью компьютерщика и его стремлением добиться идеального результата. «Вот так эти люди и делают состояния», – подумал я и порадовался, что участвую в проекте. Разработчик послал мне уже готовые модели персонажей, правда, у них не было лиц. Парень объяснил, что лица будут добавлены позже, и для этой цели возьмут подлинные фотографии нацистов и евреев.

Во сне, который я записал сразу, едва проснувшись в полутьме раннего польского утра, я вышел из ювелирного магазина на пасмурную улицу – вроде бы я искал подарок для Руфи, чтобы загладить вину за свое долгое отсутствие. Ко мне подошел еврей в шляпе и с бородой и учтиво пригласил присоединиться к миньяну[7]. Обычно я в таких случаях отказываюсь, но на сей раз согласился.

– Где? – спросил я, и он указал на соседнюю дверь. – Разве там есть синагога? – удивился я. Я-то считал, что знаю все синагоги в этом городе.

– Помещеньице маленькое, – ответил он. – Мы приняли его от предыдущих владельцев недавно. Отремонтировали. Это синагога портных, сапожников, простых людей.

Он ввел меня в небольшую комнату с низким потолком – вдоль стен стояли в один ряд скамейки, как в раздевалке спортивного зала, под ними лежали ботинки и носки. Там было несколько мужчин – они как раз-таки переодевались – и одна женщина в лифчике с ребенком на руках. Когда я вошел, она отгородила его от меня.

– А она-то что здесь делает? – спросил я, шаря по комнате глазами в поисках синагогального ковчега и молитвенников. – Кстати, у меня нет кипы, – сказал я своему спутнику, и он ответил:

– Неважно, у нас тут не так уж строго, давайте обратимся к востоку и начнем.

Затем он возвысил голос и произнес: «Благословен Господи». Один человек или двое отозвались едва различимым бормотанием.

Это его не удовлетворило, и жестом он велел мне отвечать.

– Благословен Господь Благословенный во веки веков, – произнес я.

Остальные стояли вокруг в трусах, только я и мой спутник были полностью одеты. Женщина пыталась прикрыть свою наготу, а малыш совсем замерз. Мой спутник продолжал читать молитвы, дошел до «Шма Исраэль», и у меня что-то дрогнуло в груди. Люди вокруг молчали, только мой спутник продолжал молиться. Я видел, как он покачивается. Его речь становилась все быстрей, это было уже не чтение, а скороговорка, в которой лишь изредка проскакивали несколько связных слов – «и соберешь ты свой хлеб, и вино свое, и масло своих олив».

«Он слишком быстро читает, – подумал я, – не так молятся Богу».

И вдруг мой спутник замахал на меня руками – уходим, быстро!

– Но погодите, – сказал я, – а как же эти люди?

И я побежал за ним, потому что большая железная дверь начала закрываться.

Мы оказались в темном внутреннем дворе.

– А как же остальные, что с ними будет? – спросил я.

– Они справятся, – ответил мой спутник. – У них свои укрытия. Отряхни хорошенько свои одежки.

И начал читать кадиш.

Между группами я съездил в отпуск в Израиль. Я твердо решил начать в своей жизни новую главу. В Европе покончу со всеми взятыми обязательствами, а новых брать не буду и пока поищу преподавательскую работу, пусть даже на младших должностях, в каком-нибудь университете. А не получится, так и в средней школе.

Я объявил об этом Руфи, и она обрадовалась. Идо был счастлив, что я вернулся. У него были летние каникулы, и мы провели замечательную неделю, не расставались друг с другом ни на минуту. Руфь сказала, что никогда не видела сына таким счастливым. По вечерам я вычитывал верстку книги, которая должна была вот-вот уйти в типографию. Я спросил издателя, сколько, по его мнению, экземпляров получится продать, и он ответил, что, если разойдется тысяча, это будет потрясающий успех, – научную литературу, рассчитанную на специалистов, широкая публика обычно не читает.

Я поговорил с Руфью о нашем финансовом положении. Сказал, что в дальнейшем нам придется жить скромнее, и она ответила, что справимся, что мое вечное отсутствие давит на нас тяжким грузом и что я выгляжу усталым и понурым.

Мы съездили на море – впервые за много лет. Солнце и волны привели Идо в неописуемый восторг. Поискав и поспрашивав, я нашел неполную ставку в университете – платили там гроши, но все же какая-никакая работа.

И тут позвонили из Яд Вашем. Через одного из помощников вы почти в самый последний момент пригласили меня на заседание, посвященное подготовке к семьдесят пятой годовщине Ванзейской конференции. Из почтения к вам и в силу значительности этого события я не мог отказать и поехал в Иерусалим. Ваш помощник объяснил по телефону, что вы были впечатлены и моей диссертацией, и знаниями, накопленными мной в Польше, и решили, что я могу внести в проект свой вклад. Археолог из Собибора положительно отозвался о моей работе на раскопках, и это тоже повлияло на ваше решение.