Бо́льшую часть таблицы я заполнил быстро, по памяти, не пришлось даже ничего проверять по справочной литературе. Для меня это были вещи элементарные, мы же профессионалы, господин председатель. Но несколько пунктов требовали особого внимания. Во-первых, число убитых в каждом концлагере. Как известно, данные о них меняются. Например, в течение многих лет считалось, что в Аушвице было убито четыре миллиона человек. С годами эта цифра уменьшилась до одного-полутора миллионов человек, в подавляющем большинстве евреев. С другой стороны, число погибших в Треблинке неуклонно растет, и сегодня оно близко к миллиону человек. Существенно выросло число расстрелянных на территории бывшего СССР, а также число жертв единичных убийств. Я внес в таблицу самые свежие данные, известные исследователям на сегодняшний день, а в примечании упомянул о сопряженных с подсчетом трудностях. Когда я разобрался с этим пунктом, перед глазами у меня стояли груды мертвых тел, они заполняли каждую ячейку в колонке.

Я помнил наизусть, из каких стран попадали евреи в каждый из концлагерей, и все же перепроверил, чтобы убедиться, что ничего не пропустил. Я спросил, нужно ли расписать погибших более детально, по городам, и военные ответили, что стран достаточно. Одно за другим я перебрал все государства Европы, а также транспорты, отправленные из Северной Африки, и вписал в таблицу. Я подчеркнул, что по составу жертв все концлагеря были международными, благодаря развитой европейской сети железных дорог, позволявшей без особых затруднений отправлять поезда из одной точки в другую. То, как немцы определяли, в какой концлагерь послать очередной транспорт, было одним из самых сложных вопросов в изучении логистики Холокоста. Как вы знаете, я и сам уделил ему немало внимания в диссертации.

Колонку о восстаниях я – из-за нехватки места – заполнил в самых общих чертах, но в примечании указал, что многое здесь можно дополнить. Я отметил, что в Аушвице и Треблинке были восстания зондеркоманд, когда транспорты сократились, и евреи, которых заставляли обслуживать газовые камеры и крематории, поняли, что и их конец близок. В Хелмно остатки зондеркоманд взбунтовались в тот день, когда концлагерь был окончательно ликвидирован. Можно задаться вопросом, почему они не восставали раньше, когда, возможно, могли бы спасти и других евреев, не из зондеркоманд, но об этом я в обзоре упоминать не стал, поскольку ответ был ясен и проистекал из желания выжить, основного инстинкта животного и человека. Я часто задумывался, смог бы я или нет выполнять жуткие обязанности зондеркомандовцев (выносить тела из газовых камер, чистить камеры после умерщвления людей, выдирать зубы, разжигать печи, дробить крупные кости и тому подобное) ради того, чтобы немного продлить свою жизнь. Из воспоминаний выживших можно заключить, что большинство членов зондеркоманд приспосабливались к своей работе и число самоубийств среди них было незначительным. Из этого я сделал вывод, что и сам бы привык. Я отметил в колонке, что в Собиборе восстание вспыхнуло после того, как в концлагерь поступили еврейские военнопленные-красноармейцы – люди, не утратившие человеческого облика. Это восстание было особенно смелым и успешным – немцам пришлось ликвидировать концлагерь из страха, что сбежавшие бунтари разоблачат совершенные там преступления. Также я счел нужным упомянуть, очень коротко, менее известные восстания, о которых мы знаем со слов их свидетелей. Например, транспорт, прибывший в Треблинку: люди взбунтовались уже на пути в газовые камеры, – немцы открыли пулеметный огонь по мятежникам. Или редкий случай: несколько женщин оплевали немцев перед тем, как их втолкнули в газовые камеры в Аушвице. Меня этот поступок поразил, и будь моя воля, я бы в каждом городе Израиля установил мемориал в память об этих героинях. А еще люди пытались бежать из концлагерей – несмотря на изгороди из колючей проволоки, сторожевые вышки и вооруженных охранников, – но почти все они потерпели неудачу. Заполняя эту колонку, я чувствовал, как во мне поднимается ярость.

Дальше шла колонка о выживших: в Аушвице их были тысячи, поскольку он был еще и трудовым концлагерем с десятками вспомогательных лагерей. Те, кто прошел первичную селекцию, не сломался физически и психологически, те, кому улыбнулась удача, – уцелели. Однако из Белжеца вышел живым лишь один человек – Рудольф Рёдер, с его слов нам известно о том, что происходило в лагере. Он провел в Белжеце четыре месяца и был одним из нескольких сот евреев, которые выполняли там работы, в то время как сотни тысяч были убиты по прибытии. Однажды эсэсовцы привезли Рёдера в его родной Львов, чтобы он помог забрать строительное оборудование для концлагеря. В какой-то момент немцы вышли из машины, а Рёдер остался с одним охранником, да и тот уснул. Рёдер воспользовался случаем, сбежал и нашел прибежище у польки, у которой пробыл до конца войны. История его побега – одна из самых увлекательных, какие мне приходилось слышать, и меня всегда удивляло, что о нем так мало написано, что его фигура окутана каким-то загадочным туманом. Из Хелмно сбежали, насколько мы знаем, всего трое. Из Собибора и Треблинки вырвались несколько десятков заключенных, им удалось сбежать во время восстаний, вспыхнувших в обоих концлагерях перед их ликвидацией. Я написал в Яд Вашем, чтобы выяснить, сколько из них еще живы, – армия запросила и такие данные, и мне ответили, что осталась лишь пара-тройка человек.

Колонка «Пути доступа» все еще вызывала у меня недоумение. Они там в армии что, не могут заглянуть в карту или посмотреть спутниковые снимки? Но все же я написал, что до всех концлагерей можно добраться на машине, а до некоторых – и на поезде, по до сих пор действующим железнодорожным веткам. И указал расстояние в километрах от Варшавы, Кракова и Люблина.

Уже на следующий день военные меня поблагодарили и сообщили, что предоставленные мной данные очень полезны в качестве отправной точки. В ближайшее время, написали они, мы вышлем вам дальнейшие инструкции.

Был конец лета, мы стояли у памятника героям Варшавского гетто, бронзового барельефа, утопленного в большой мраморной плите. На задней стороне монумента, обращенной к зданию, в котором помещался юденрат, – согбенные фигуры евреев, бредущих навстречу гибели. На передней стороне – герои восстания, молодые, красивые и вооруженные. На копии, которая находится в Яд Вашем, голая грудь женщины прикрыта. И правильно. Это оскорбление памяти восставших и просто неудачное подражание французам.

Передо мной жмурилась от яркого солнца группа чиновников из Министерства энергетики.

– Сколько немцев погибло в ходе восстания? – спросил я их.

Версии разнились от ста до тысячи.

– По имеющимся сведениям, не больше двадцати, – поправил я.

Экскурсанты были поражены: все это ради каких-то двадцати мертвых немцев?

– У меня нет цели разрушить легенду, я хочу лишь внести ясность. И вообще, – пробормотал я себе под нос, – посмотрел бы я на вас в том гетто, герои вы мои.

Я не уверен, что они меня не услышали. Как раз в то время потаенные мысли стали слетать у меня с губ.

Сзади зашептались.

– Есть вопросы? – поинтересовался я.

– Почему вы не говорите о поляках? – спросил чиновник в клетчатой рубашке. – Почему не упоминаете о зверствах, которые они творили? Тут какая-то политика? Мы полякам скидки делаем?