– Может, я невероятная обаяшка.

– Сомнительное достижение. А что-то повесомее? У меня хотя бы есть таланты к ментальной магии, а у вас? Может быть, в своем мире вы выдающаяся личность? Чем вы вообще там у себя занимались?

Я прикусила язык.

Объективно из особых навыков у меня был ноль на палочке. В любой области, где я хоть что-то умела, наверняка могли найтись люди лучше меня.

И все же я принялась перечислять:

– В детстве ходила в музыкальную школу, немного умею играть на рояле. Рисовала в целом неплохо, но до Да Винчи далеко.

– Кто такой Да Винчи? – заинтересовался Рассел.

– Гений, – пояснила я. – Жил много веков назад, рисовал картины, много чего изобрел. Но в целом я даже в истории не сильна. С физикой тоже нелады.

– А чем на жизнь зарабатывали? – продолжал свой импровизированный допрос Бэдфорд.

– Печатала статьи за компьютером в интернете, вела блоги, копирайтила. – Чем дальше говорила, тем сильнее вытягивалось лицо мужчины. Похоже, он ни слова не понимал, пришлось пробовать объяснять: – Компьютер с интернетом – это такая штука с мм-м… экраном… Да господи, как сложно-то! Волшебное стекло, где можно узнать, что происходит в мире, общаться через него с другими людьми. Пишешь в этом стеклышке вопрос, а оно отвечает.

Объяснять современные понятия простым языком оказалось невероятно сложно. Будто я пыталась рассказать пещерному человеку теорию относительности.

Впрочем, ее я тоже не знала.

– Занятно. А что еще может эта штука? – продолжал спрашивать Бэдфорд. – Собрать сможете?

Я вытаращила глаза.

– Нет, конечно! А даже если бы и знала, в вашем мире явно нет технологий, чтобы изготовить что-то подобное. Это слишком сложный прибор!

– Понятно. Значит, в целом вы бесполезны, – сделал неутешительный вывод Бэдфорд. – И толку от вас ноль.

Я скрестила руки на груди и недобро уставилась на наглеца.

– Между прочим, обидно, – пробурчала я, хотя внезапно меня осенило: было у меня одно хобби. – Я знаю, как варить мыло. Если смешать щелочь и…

– Масло, – продолжил за меня Бэдфорд. – Это знает каждая рье из дома Греф. Госпожа Томпсон, например, изготавливает потрясающее мыло из лаванды.

Тут я окончательно приуныла, но Бэдфорд продолжал:

– Впрочем, все равно любопытно. Выходит, у вас полно отрывочных знаний обо всем и ни о чем одновременно. Вы занимались музыкой, художеством, наверняка еще чем-то.

– В этом нет ничего необычного, – вяло ответила я.

– Как раз есть. В нашем мире все знают свои места. Музыканты рождаются в доме Ридстер, их пение и игра завораживают слух. Художники – в доме Хайпер. Передача цвета и момента на их картинах поразительна.

– Ну и? – не понимала я. – Можно же просто взять, купить краски и пойти рисовать кому угодно. Ради себя. Не обязательно же быть однобоким профессионалом.

– Обязательно, – возразил Бэдфорд. – Дом определяет судьбу, работу, профессию. То, чем будет заниматься человек до конца жизни.

Я только хмыкнула.

– Вот я и смотрю, что вы ничем не занимаетесь, рьен Бэдфорд. Применения таланту не нашлось?

Мужчина скривился, но промолчал.

А я вспомнила бездомного старика с улицы. Бывший вор-невидимка, которому теперь нечем заняться, доживающий жизнь на улице.

– Ужасно скучный и тоскливый мир, – подвела итог я.

– Структурированный и от этого находящийся в порядке, – не согласился рьен. – Если завтра портретист захочет играть на скрипке, то общество потеряет отличного художника, но не приобретет музыканта. Понимаете, о чем я?

– Нет, – честно ответила я. – В моем мире нет таких ограничений. Каждый может попробовать себя где захочет. Вот даже вы, рьен Бэдфорд, сегодня здорово играли следователя, и небо не рухнуло на наши головы. И завтра, если захотите купить виолончель и попробуете взять в руки смычок, тоже никто не пострадает.

Мужчина криво усмехнулся.

– Кроме слуха рьины Томпсон. Она сойдет с ума от этих душераздирающих звуков.

Стоило только упомянуть хозяйку, как в двери гостиной постучали:

– Войдите, – дозволил Бэдфорд.

В проеме показалась рьина с лицом благостным и любопытным.

– Может, чай? – подозрительно вежливо предложила она. – С сахаром?

Я нахмурилась, ища подвох.

Бэдфорд сел к рьине вполоборота и вкрадчиво поинтересовался:

– Подслушивали?

У старушки глаза округлились, так сильно она оскорбилась и даже руки к груди приложила.

– Излишне наигранно, – вслух высказал очередной вывод мужчина и посмотрел на меня: – Вот видите, Анна, об этом я и говорил. У всех свое место. Рьина Томпсон отличная хозяйка, но отвратительная актриса.

– Да как вы смеете? – оскорбилась женщина. – Чтобы я стояла под дверью и подслушивала!

– Вам для этого не обязательно стоять под дверью. У вас уши в каждой стене, а глаз еще больше. И как только вам не стыдно, рьина Томпсон?

Рассел говорил с открытой усмешкой: его ситуация, в отличие от меня, явно смешила.

Мне же совершенно не нравилось, что теперь в курсе моих тайн еще и рьина, которой я тоже не нравлюсь. Как бы не пошла судачить по соседкам…

– Нет! Не стыдно, – тем временем ответила карга, из оскорбленной натуры вновь превращаясь в кусачую пиранью. – Это мой дом, и я должна знать, кто в нем проживает.

– И что вам только это дало? – раздраженно спросила я. – Удовлетворили любопытство?

– Безусловно, – хмыкнула старушка. – Теперь мне гораздо легче знать, что вы не падшая женщина. Уж лучше неуравновешенная психбольная с полной головой выдумок, чем очередная содержанка этого разгильдяя.

Я склонила голову набок, ожидая продолжения тирады, но ее не последовало.

Уже не в первый раз рьина оговаривалась, что до меня Бэдфорд притаскивал в дом других женщин, и если у нее в самом деле были уши и глаза в стенах, то страшно представить, чего только она могла насмотреться.

– А вы, наверное, тот еще затейник, – прищурившись и глядя на Бэдфорда, усмехнулась я. – Впрочем, рьина Томпсон и в самом деле может быть спокойна. Я на роль вашей содержанки не претендую. В идеале собираюсь найти работу и новое жилье, как только разберусь со всеми проблемами.

– Ну точно сумасшедшая, – констатировала Томпсон. – Работу собралась искать, не имея дома. Кому ты нужна такая? Впрочем, это не мои проблемы.

Бэдфорд недовольно забарабанил пальцами по столешнице:

– Если не ваши, тогда зачем прервали наш разговор? Если дело только в чае, то мы откажемся.