мистика? Или, наконец, продолжать висеть в унынии, бессильном раздражении и без практического веса – между небом и землей…

Изгнанием можно этого достичь, снисхождением в России – никогда! <…>

Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб., 1911. С. 126–129.

1 Николай Александрович Сергиевский (1827–1892) – духовный писатель, профессор богословия Московского университета. Основал журнал «Православное обозрение».

2 Сергей Александрович (1857–1905) – великий князь, четвертый сын Александра II. В 1891–1905 гг. московский генерал-губернатор. Убит эсером И. П. Каляевым.

3 Иоанникий (Иван Максимович Руднев, 1826–1900) – иерарх русской Церкви, в 1882–1891 гг. – митрополит Московский.

4 От. Антоний – Антоний Храповицкий.

5 А. П. Саломон (1853–1908) – журналист, сотрудник журнала «Вестник Европы», друг Вл. С. Соловьева.

6 «La Russie et l' É glise Universelle» — «Россия и Вселенская Церковь», богословский трактат Вл. С. Соловьева (см. коммент. 4 к письму 203).

249. Л. И. Раевской

1 ноября 1891 г., Сергиев Посад

Дорогая Людмила Осиповна, сегодня получил Ваше письмо и сейчас же отвечаю. Нумера «Московских ведомостей», в которых было о батюшке1, достану и вышлю. Сам теперь серьезного об нем писать не собирался, да это и обдумать надо; а посылаю в «Гражданин», где об нем до сих пор не было ни слова, два-три письма, которые наполовину будут состоять из вырезок из тех же «Московских ведомостей», собственного будет мало. Иначе сразу я не умею. Богу угодно будет, он научит, как и когда взяться за серьезный труд. Что касается до рамки, то простите, здесь некому поручить, сам не выхожу. Егор2 мой довольно глуп, а из Москвы выписывать сюда да посылать Вам, это очень трудно, не берусь, да и не нужно, лучше я при первой возможности пришлю Вам рубля 2, Вы столяру в Козельске и закажете. На что щегольскую или модную? Была бы чистая и прочная.

Думал об Вас все это время достаточно и жалел Вас и намеревался писать Вам, да все откладывал, потому что мне все еще в Оптиной казалось, что Вам уже ни до кого и ни до чего, кроме батюшки и матери Евфросинии, дела нет.

«Угостить» Вас издали нельзя, а сам, я думал, Вас мало уже интересую. Такое у Вас лицо всегда бывало.

Да, я согласен с Вами, и я понемножку таким становлюсь, вот уже и писать нет охоты, а пишешь кой-что по нужде (так и батюшка на прощанье благословил).

Вот уж и без Вари жизнь впервые начинаю понимать, то есть – не скорблю.

И т. д., и т. д. «монашествую» в безмолвии моем поневоле (без от. Амвросия) самочинном, как умею и могу. Стал больше поститься, больше молиться, гораздо меньше курить и т. д.

Молю Бога и совсем табак бросить.

И мебель, и другие вещи кудиновские мне стали не нужны…

Кстати, что же Вы взяли себе из мебели? Впрочем, не принуждайте себя на это отвечать. Это пустяки. Приедет Варя в Мазилово3, побывает потом у меня и все скажет.

Больше нечего писать. Простите, Христа ради, право не хочется.

Я на Варю очень сердит за ее непомерно долгое молчание. Спаси Вас Господь и помози Вам на Вашем трудном пути. Ваш грешник-монах Кл<имен>т4. Не адресуйте писем в Москву, на Сергиев Посад. Это только путает, а просто – на Сергиев Посад.

Публикуется по автографу (ГЛМ).

1…о батюшке… – Т. е. о смерти Амвросия Оптинского.

2 Егор — слуга К. Н. Леонтьева.

3 Мазилово — подмосковное село, где К. Н. Леонтьев жил летом 1885 г.

4 Кл<имент>т — монашеское имя, принятое К. Н. Леонтьевым после тайного пострига.

Кончина Константина Леонтьева

Из воспоминаний А. А. Александрова

Умер Константин Николаевич от воспаления легких – от той самой болезни, от которой в разговоре со мной выражал желание умереть, предпочитая смерть от нее смерти от одной из старых затяжных своих болезней (сужение мочевого канала), мучительность смерти от которой он, как врач, хорошо знал.

Переехав из Оптиной Пустыни в Троицкую лавру, он, имея в виду не торопясь подыскать удобную квартиру в Посаде, остановился пока в новой лаврской гостинице. Так как подходящей квартиры долго не находилось, то он решил перезимовать в гостинице и перешел вниз, в «графский» номер (который назывался так потому, что в нем долго жил граф М. В. Толстой, писатель по церковным вопросам). Номер этот находился в сторонке, налево от лестницы, когда входишь в гостиницу, и, перегороженный на несколько комнат, представлял собой нечто вроде отдельной квартиры. Номер был очень теплый: под ним или почти под ним, как говорили тогда, находился котел парового отопления.

Странное дело! На Константина Николаевича, всегда очень осторожного и предусмотрительного, нашло на этот раз какое-то непонятное затмение, и он поставил свой письменный стол так, что кресло пред ним пришлось довольно близко к окну. Никого из домашних его с ним еще не было. Он жил совершенно один с недавно им нанятым в Посаде слугой. И вот, сидя однажды за работой за письменным столом на своем кресле близ окна, в жарко натопленной комнате, он (удивительная для него неосторожность!) почувствовал, что ему очень жарко, снял с себя свою обычную суконную поддевку – и остался одетым очень легко. Следствием было воспаление легких, от которого он очень быстро сгорел. Болезнь продолжалась всего несколько дней. В последнем письме своем ко мне он жаловался лишь на легкую лихорадку. Подоспевшая, однако, к последним дням его преданная ему Варя выписала из Москвы доктора, который хорошо знал его и постоянно лечил. Болезнь за это время успела, однако, так продвинуться вперед, что доктор мог лишь признать положение его безнадежным, о чем Варя сейчас же известила меня телеграммой.

Когда Константин Николаевич лежал больной на своем предсмертном ложе, в душе его шла страстная, полная трагизма борьба между жаждой жизни и необходимостью покориться неизбежному, шел кипучий, неустанный, немолчный прибой и отбой, прилив и отлив набегающих друг на друга, друг друга сменявших волн надежды и покорности. Проводившая эту ночь у его постели Варя рассказывала мне, что, мечась в жару, в полусознании, в полубреду, он то и дело повторял: «Еще поборемся!» и потом: «Нет, надо покориться!», и опять: «Еще поборемся!», и снова: «Надо покориться!» В конце концов, ему пришлось-таки «покориться»… Предчувствие не обмануло его: этот роковой год унес его из жизни.

Не выходя из области смутных чувств и роковых предчувствий и предзнаменований, расскажу здесь кстати еще об одной маленькой касавшейся