не видел он даже намека на сложности; но дойдя до генерального, до самого окончательного и главного пункта, будто какая-то невидимая стена возникла перед его сознанием, не давая двигаться дальше. Сплошной сумрак и неясный туман вдруг окутали все за этой стеной. Он хотел проникнуть глубже, заглянуть туда, в эту кромешную мглу, где скрывалась основная цель, но не мог этого сделать; сильнейшая тревога спустилась на него, стало страшно и жутко, и чем пристальней всматривался он во мрак, пытаясь разглядеть что там, тем тревожнее трепетало его существо, так что через мгновение настоящий внутриутробный ужас обуял его.

Майский подскочил и уселся на кровати, свесив ноги к полу. Он бежал, бежал от этой черной мглы, которая так напугала его, пытаясь спрятаться, найти что-нибудь рядом, но все вдруг пропало куда-то, и только сплошная пустота окружала его; а он продолжал чувствовать дыхание этого ужаса и знал, что стоит ему только замедлить бег, как мгла вновь подкрадется к нему и, не раскрывая своего лица, не показывая своей темной сущности, будет пугать, страшить его, терзать, мучить и сводить с ума.

Не в силах больше терпеть, Майский вскочил на ноги, подлетел к окну и распахнул форточку. Морозный воздух ворвался в комнату и с облегчением ощутил он, как по телу к ногам потекли холодные потоки, интенсивно испаряя пот, выступивший на его голове и спине.

Постояв у окна некоторое время, Майский вновь вернулся в кровать. Шум улицы теперь наполнял квартиру, развеяв жуткие ощущения. Долго лежал он, не засыпая, размышляя о ритуале, свидетелем которого стал утром, о случае, который произошел с ним в очереди у здания врачебно-трудовой комиссии, о недавно прочитанных им книгах, о чиновниках, ситуации в обществе, сегодняшнем внезапном визите Романа. Все это каким-то мистическим, невероятным образом складывалось в единую, целостную картину проведения, судьбы — теперь он был убежден в этом.

Так, в размышлениях прошло много времени. Уже и с улицы не доносилось никаких звуков, а он все лежал недвижимый, поглощенный раздумьями, пока сон, наконец, не настиг его.

VI

Майский находился в поликлинике. Уж до чего у нас в России похабные медучреждения, но больница, по которой он шел сейчас, поражала какой-то особенной убогостью. Узкий скудно освещенный коридор наваливался на него с обеих сторон своими холодными сырыми стенами; местами в них зияли уродливо-кривые двери — сделанные грубо, из толстенных досок они уже никак не влезали в покореженные от старости косяки; сбитый в крошку бетонный пол повсюду проваливался ямами; а вдоль стен стояли выкрашенные белой краской металлические койки, от которых веяло холодом и болью сотен умерших на них людей. Мрачные и жуткие ощущения пронизывали Майского, и ощущения эти усиливались еще и тем, что коридор, по которому он шел, был совершенно пуст: он не видел ни медицинских работников, ни пациентов, ни посетителей; не слышал никаких звуков, не чувствовал даже запахов, столь свойственных подобным учреждениям. Майский шел быстро, но коридор все тянулся вперед, будто не имея ни конца, ни края, и он уже решил было развернуться и попробовать пойти в обратную сторону, как вдруг заметил вдалеке еле уловимые отблески света и, несколько ободрившись этим, ускорил шаг.

Свет попадал в коридор из приоткрытой больничной палаты, находившейся в самом его конце. Осторожно тронув скрипучую дверь, Майский зашел внутрь, и только он ступил в комнату, как насыщенный запах гнили и сырости врезался ему в нос. Небольшое квадратное помещение, в котором он оказался, представляло собой совершеннейший погреб: оно не имело окон и уличный свет вовсе не проникал сюда, голые бетонные стены были сплошь затянуты черной мохнатой плесенью, а с оштукатуренного вздувшегося пузырями потолка свисали крупные капли влаги, которые поминутно срываясь с него падали вниз. Палата была совсем пустой, если не считать единственную койку, стоявшую прямо посредине, под висевшей на двух проводах лампочкой. В койке кто-то лежал, но она была повернута спинкой к двери, и Майский не мог разглядеть отсюда, кто это был. Осторожно приблизившись, он обошел кровать с правой стороны: в ней по самую шею укрытая в одеяло лежала Марина. Изможденное и бледное лицо ее казалось высеченным из мрамора, отрешенный взгляд был обращен куда-то вверх, вытянувшееся вдоль койки тело оставалось пугающе недвижимым, и только грудь продолжала судорожно подниматься и опускаться в такт тяжелому хриплому дыханию. Внезапно Майский почувствовал, что к кровати с другой ее стороны кто-то подошел: он поднял голову — это был Роман. Наклонившись к лицу супруги, он стал пристально всматриваться в него, будто пытаясь привлечь ее внимание, но она все так же лежала недвижимой, вовсе не замечая мужа.

Появление Романа озадачило Майского. Он силился понять, как брат попал сюда, ведь в коридоре его не было; но вдруг разум ему сковало тревожное ощущение, что кроме них троих в комнате находится и еще кто-то. Майский огляделся: действительно с правой стороны возле самой стены он увидел темную человеческую фигуру. В отсутствии мебели палата отлично освещалась, но свет каким-то непостижимым образом избегал стоявшего возле стены человека, который был полностью сокрыт во мраке, походя более на черную тень. Это непонятная странная темная фигура отчего-то очень сильно напугала Майского; ни на секунду не сводя с нее взгляда, он попятился назад к двери, а дойдя, поспешил оставить комнату.

Выскочив из палаты, Майский нашел себя не в больничном коридоре, а в совершенно незнакомом ему помещении. Он сидел на низенькой и крайне неудобной лавке, так что спина болезненно скрутилась колесом, а колени уперлись в грудь. Прямо перед ним в два ряда были выстроены стулья, а сзади слышался приглушенный шепот. Оглянувшись, Майский увидел, что за спиной у него на таких же низких лавках сидело множество народу, наполняя собой помещение, куда только можно было глядеть. Здесь были его родители, был Роман с Мариной и Алиной, Павел Федорович, Теретников, подергивающийся судорогами мужчина, которого Майский встретил на врачебно-трудовой комиссии, старушка и крупная женщина в коричневом пальто оттуда же, и много кто еще. Все присутствующие, склонившись, тихо перешептывались друг с другом, будто опасаясь говорить открыто и громко. Майский прислушался, пытаясь разобрать, о чем они беседовали.

«Ведь теперь что надо, — бунтовать надо народу? Конечно! Об этом все думают, только каждый в особицу, про себя. А нужно, чтобы вслух заговорили… и сначала должен кто-нибудь один решиться», — расслышал он приглушенные слова крупной женщины в коричневом пальто, обращенные к сидевшей рядом старушке.

«Великие казни будут народом сделаны, когда встанет он.