ее приезда в замок. Гортензия взяла дневник и долго вчитывалась в пожелтевшие страницы, заново переживая историю своей любви к Жану. Как хорошо было читать эти наивные записи! Казалось, дневник вела не она, а кто-то другой: страсть, горести и отчаяние до неузнаваемости изменили бывшую юную воспитанницу монастыря, теперь она стала совершенно другим человеком.

Кто-то робко постучался в дверь, и не успела Гортензия крикнуть: «Войдите!», как в комнату торжественно вплыла Годивелла с Этьеном на руках. Она несла его почтительно, как юного короля. Но Гортензия видела лишь своего мальчика, она тут же бросилась к нему:

– Мой маленький!

Схватила на руки и покрыла жадными поцелуями его личико, ручки. Это, похоже, ребенку понравилось, он засмеялся и немедленно схватил мать за длинные, отливавшие блеском кудри у шеи. Годивелла, как обычно, скрестив руки на животе, молча глядела на них. Но Гортензия слишком хорошо ее знала, чтобы не догадаться, что это молчание ненадолго.

– Приятно посмотреть на вас, госпожа Гортензия, вот так, в кресле, с ребенком на руках. Поверьте, ваше истинное место здесь. Не надо было уезжать.

– Это зависело не от меня, Годивелла. Вам разве не рассказали, почему и как я покинула этот дом? А, кстати, как поживает ваша сестра Сиголена? Вы ведь срочно отправились ее проведать тогда, на следующий день после рождения мальчика.

Годивелла, покраснев, опустила голову.

– Ей лучше… Вы знаете, если по правде, она ведь и вовсе не болела, Сиголена, но я узнала об этом, только когда уже приехала к ней. Господин Фульк не хотел, чтобы я ехала обратно. Он сказал: «Не появляйся в замке неделю…» Вот так сказал мне.

– А вам не показалось это несколько странным? Я лежала в этой комнате одна, без сил и без ухода, и была поставлена перед жестоким выбором: стать любовницей моего дяди или умереть. Если бы не Жан, я была бы уже мертва.

Годивелла покачала головой и недоверчиво улыбнулась.

– Он бы никогда не сделал этого… Он хотел попугать вас, и все… Он ведь вас так любит…

– Мою мать он тоже обожал! И, однако, хладнокровно послал ей смерть. Ах, Годивелла, Годивелла! Вы же славная женщина, у вас доброе сердце, как можете вы защищать такое чудовище? Да еще хотите, чтобы я жила здесь!

– Я хочу, чтобы здесь жил маленький! О госпожа Гортензия, вы не знаете, чем он стал для меня. Наверное, я полюбила его больше, чем любила бы своего собственного сына. Не отнимайте его у меня!

– Да никто и не собирается у вас его отнимать. Почему бы вам тоже не переехать жить в Комбер?

– Я? В Комбер? В дом этой злодейки?

Сообразив, что она говорит о покойной, Годивелла поспешно перекрестилась.

– И не просите, госпожа Гортензия. Там я не смогу жить как дома… А здесь я как у себя, и вы знаете, ни за что на свете я не брошу господина маркиза!

– Придется все-таки вам его бросить, если его возьмут под стражу. Маркиз преступник, и полиция Парижа разыскивает его за убийство своего сообщника, принца Сан-Северо.

– Пускай! Сюда, в наши горы, ваша полиция не придет. А что это еще за принц?

– Может, он и не особенно важная птица, и вы правы, говоря, что парижская полиция сюда не придет. Но вот сен-флурская жандармерия – другое дело.

Маленькие черные глазки старухи вспыхнули гневом и презрением.

– У нас здесь уж все готово к их приему. Господин Фульк, ведь он тут главный хозяин, и все его родичи обязаны жить с ним. Вот истинная правда!

– Значит, даже если мне будет угрожать опасность, вы, Годивелла, не поможете мне отсюда выбраться?

– Вы никогда тут не будете в опасности! И чего тогда я буду помогать!

Она умолкла. Расстроенная Гортензия тоже молчала. Она так надеялась на помощь Годивеллы! Горько было сознавать, что она так решительно переметнулась в стан врага.

– Вы очень изменились, Годивелла! – вздохнула она.

– Нет, госпожа Гортензия. Я не изменилась. Мое дело прислуживать хозяевам Лозарга, нынешним, да и будущим тоже. Другого я ничего не умею и в другом месте жить тоже не смогу. И ваше место тоже здесь… Отдайте мне теперь ребенка, пора уже его перепеленать, да и вам пора переодеться к ужину. Подадут как обычно, в тот же час… Я сделала вам ваше любимое блюдо…

Значит, она отказывалась признать действительность, принять в расчет чувства, владевшие Гортензией. Для Годивеллы все стало на свои места, раз Гортензия снова заняла свое место в доме. Пусть, мол, теперь, как раньше, играет свою роль, и все, жизнь пойдет своим чередом, и останутся лишь мелкие обычные невзгоды. Как и полагалось, отмечая ее возвращение в дом, самая искусная кухарка в округе приготовила любимое блюдо блудной дочери… Есть от чего растрогаться!

Странный у них получился ужин. Никто ни с кем не разговаривал. Толстая фаянсовая и медная посуда прежних дней уступила место тонкому фарфору, хрусталю и серебру. Пострадал и знаменитый аппетит Эжена Гарлана: горбун, который до отъезда Гортензии с жадностью пожирал все, что ему подавали, теперь едва подносил пищу ко рту. Гортензия заметила это и сказала:

– Куда делся ваш волчий аппетит, господин Гарлан? Вы почти совсем ничего не едите…

– Да… госпожа графиня… это оттого, что у меня стало неважное пищеварение. Я теперь только молоко пью, одно молоко…

– Этот старый болван вообразил себе, что его хотят тут отравить, – усмехнулся маркиз. – Во всяком случае, если еще раз вы посмеете выйти к столу таким грязным, то пойдете, господин библиотекарь, пить свое молоко прямо в свинарник! В присутствии дамы недопустим подобный вид…

Сам он в черном фраке и жилете был, как всегда, безупречно элегантен. И Гортензия презрительно усмехнулась:

– А вам не кажется, что вы сами несколько переборщили со своим нарядом? Рядом с моей амазонкой ваш дивный костюм как-то не смотрится.

– Позаботимся и об этом. А пока можете носить ваши старые девичьи платья. Приятно видеть вас такой, какой вы были раньше… А потом закажем вам туалеты, достойные вашей красоты…

– Если я останусь тут взаперти, такой расход ни к чему.

– Вы не останетесь взаперти. Мы будем выезжать… вместе… всегда вместе… оказывая друг другу честь.

Гортензия так резко поднялась с места, что стул ее с грохотом отлетел назад.

– Что за комедия! – воскликнула она. – Вам прекрасно известно, что вам меня не удержать, я не собираюсь тут оставаться!

– Вы уже говорили. Ну, что ж, дорогая, езжайте! Возвращайтесь в свой домик с садиком в Комбере, к своей старой служанке и кошечке,