в либерализм или иезуитство). Но это непостижимо для неверующей в сошествие Святого Духа на апостолов и благодатное сверхъестественное устроение тела Христова; удобнее сделать неимоверный вывод, что христианство нецерковно… Однако любопытно её чувствование: «Савонарола-Свенцицкий – это пламенный и слабый мистик, мятущийся и беспомощный, любящий и отвергающий, жаждущий и сомневающийся, спасённый и погибающий. <…> Если сказать, что он не верит во Христа, <…> то кто ж верит?»

Со статьёй под тем же заглавием, что у Свенцицкого, выступил о. Константин Аггеев (МЕ. 1907. № 24/25. С. 16–27). Его слова, увы, никогда не потеряют актуальности: «Кому неизвестна та путаница понятий, а порою явная недобросовестность, какая происходит на наших глазах при практическом разрешении проблемы власти и насилия: обрушиваясь со всею силою на террор слева, большинство христиан, частью одобрительно, частью снисходительно, относится к убийству справа, считая власть полномочною во всех отношениях на эту хотя бы и “печальную необходимость”». По справедливому мнению о. Константина, «в литературе нашей мы не можем указать лучших строк», раскрывающих религиозный смысл власти и условия её обязательности для христианина, чем в работе Свенцицкого, а вопрос о насилии подвергнут им «блестящему анализу». Частные же расхождения мыслителей рассмотрены в ответной статье «На общем берегу».

331 «Воскресные письма» – цикл из 10-ти произведений 1897–1898 В. Соловьёва, по форме напоминающий «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя и «Дневник писателя» Достоевского; цитируется письмо «О соблазнах».

332 Именно этот тезис и последующее его развитие приводил в пример свт. Тихон Московский (с ремаркой «И с этим нельзя не согласиться») в послании к пастве от 28 июня 1923. Патриарх крайне редко цитировал какие-либо произведения, кроме Библии, здесь же дал обширную выборку (почти конспект) из сочинения «мыслителя-писателя, ставшего впоследствии священником» и в тот момент находившегося в ссылке (Акты Святейшего патриарха Тихона. М., 1994. С. 284). Предположение С. С. Бычкова об инициативе ГПУ абсурдно: он сам признаёт, что «в этом послании уже чувствуется активное сопротивление» патриарха (Бычков С. Большевики против Русской Церкви. М., 2006. С. 200), но написано оно не на Лубянке, а в Донском монастыре, да и столь резкое обличение обновленцев не было выгодно властям.

333 Ср.: «…нам нужно восстановить духовную цельность нашего народного организма, разорванную Петром, – и этому не пособит вдруг никакая организация, никакой проектец: для этого требуется личный и вовсе нелёгкий нравственный подвиг от каждого из нас» (Аксаков И. Указ. соч. С. 282).

334 «Союз церковного обновления» («Братство ревнителей церковного обновления») – объединение православных священников и мирян, выросшее из т. н. «группы 32-х», призывавшей восстановить каноническое церковное устройство (К церковному Собору. СПб., 1906); в отличие от предшественников, именно для БРЦО характерен «расплывчатый церковный либерализм» (Георгий Флоровский, прот. Пути русского богословия. Париж, 1937. С. 477).

335 Отк. 12, 1.

336 Ср. иронию по поводу устройства подобных союзов: С-I. 174. Свенцицкий не «несколько опасался, чтобы БРЦО не выродилось в профессиональное объединение», как пишет Шеррер (ВФ. 2000. № 12. С. 99), а именно считал его таковым.

337 Мф. 10, 24.

338 По свидетельству о. Константина Аггеева (Указ. соч. С. 16), один из видных религиозных мыслителей говорил Свенцицкому: «Пока вы не согласитесь с признанием, что не во всех словах апостолов безусловная истина, до тех пор вы не сдвинетесь с места в деле церковно-религиозного общественного возрождения»; новозаветные же указания о безусловном повиновении начальству «накинули мёртвую петлю на всех христиан, ищущих свободной жизни». Стиль здесь выдаёт Бердяева.

339 Свенцицкий подчёркивает, что государство не есть Божие установление. См.: ОСК. III.1.

340 См. прим. 2, 293.

341 См.: ОСК. III.5; IV.3; IV.9.

342 См.: ОСК. XIV.2.

343 Мф. 3, 10.

344 Деян. 4, 19; 5, 38; 1 Кор. 1, 25; 7, 23.

345 Ср.: «Сделавшись господствующею, христианская Церковь вступила в ближайшее отношение к гражданской власти и должна была сделать уступку, потому что клятва требовалась для подтверждения верности царям и правителям, также и в судах» (Толковая Библия Лопухина. Новый Завет. М., 2006). «Всякое ограничение, принципиально допущенное, противно природе нравственной заповеди и подрывает её достоинство и значение: кто отказывается в принципе от безусловного идеала, тот отказывается от самой нравственности, покидает нравственную почву» (Соловьёв В. Оправдание добра. М., 1996. С. 327–328). См.: ОСК. IV.9.

346 Церковь в Российской империи с конца 1830-х официально считалась государственным Ведомством православного исповедания, а подразделением МВД был Департамент полиции.

347 Ср.: Царь – «высший представитель правды, носитель Божественной воли, ответственен за свои деяния только перед Богом» (Тихомиров Л. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 539); «высший вершитель вопросов совести» (Катехизис для военно-учебных заведений); только у него человек может просить высшей правды (Исторический вестник. 1907. № 2. С. 485). «…Религиозный абсолютизм римского [языческого!] государственного самосознания, <…> самоощущение Императора, как представителя Бога на земле <…> обращение в христианство не только не ослабило, но, напротив, усилило, <…> довело его до своего «логического» завершения» (Александр Шмеман, прот. Указ. соч. С. 192). См.: ОСК. III.2.

348 «Государство <…> подставляет себя на место Церкви, требуя власти не только над поступками гражданина, но и над его душой: “Бог, совесть, убеждения, духовные идеалы, всё должно быть подчинено верховному идеалу, сосредоточенному во мне, идеалу внешней силы”» (Гиляров-Платонов Н. Указ. соч. С. 187). «…Цари, наперекор христианству, назывались божественными, а христиане покорялись случайным законам государства» (Хомяков А. Полное собр. соч. М., 1900. Т. 7. С. 53). «Государство утверждает себя самое, как единственный, безусловный и всеобъемлющий источник всех полномочий, и всякого законодательства, и всякой деятельности или творчества. Всё должно стать и быть государственным, и только государственное попускается и допускается впредь. У Церкви не остаётся и не оставляется самостоятельного и независимого круга дел, – ибо государство все дела считает своими. И всего менее у Церкви остаётся власть, ибо государство чувствует и считает себя абсолютным» (Георгий Флоровский, прот. Пути русского богословия. Париж, 1937. С. 83). «Для неё самой Империя стала абсолютной и высшей ценностью, бесспорной, неприкосновенной, самоочевидной. Византийские иерархи (как позднее и русские) просто неспособны уже выйти из этих категорий священного царства, оценить его из животворящей свободы Евангелия. <…> Настоящая трагедия Византийской Церкви не в произволе царей, не в грехах и падениях – она, прежде всего, в том, что настоящим «сокровищем», безраздельно заполнившим её сердце, и всё подчинившим себе, – стала сама Империя. Не насилие победило Церковь, а соблазн “плоти и крови”, земной мечтой, земной любовью завороживший церковное сознание» (Александр Шмеман, прот.