В ответ на это отец кивнул, и что-то в том, как он сжал губы, подсказало мне: он и впрямь понимает эту потребность. Кончиком указательного пальца он постучал по свитку.

– А что ты читаешь?

Что ж, без обиняков…

– Я его взяла с твоей подставки для свитков. Он про Тэйкера Видящего и первую крепость, которую тот возвел на утесах над Баккипом.

– Мм. Задолго до того, как появился Баккип.

– Ну да. А кто же построил ту крепость, от которой остались руины?

Он нахмурился:

– Думаю, это были Элдерлинги. Камень тот же, из которого сделаны стоящие поблизости от замка Камни-Свидетели.

– Но Элдерлинги владели разной могущественной магией. Зачем им понадобилась крепость? Кто были их враги? И кто уничтожил тот, прежний замок?

– А вот это очень хороший вопрос. Мало кто его задавал, и, насколько мне известно, ответа нет.

Беседа увядала, и, чтобы этого не допустить, я выпалила:

– Хотела бы я когда-нибудь увидеть Олений замок собственными глазами.

– Правда? Ну, значит, увидишь. – Он опять помолчал, а потом проговорил с таким видом, будто слова причиняли ему боль: – Твой наставник рассказал об утренних уроках, пока мы обедали.

Я ничего не сказала, но, как ни глупо это было, вдруг пожалела, что рядом нет кота.

Отец вздохнул:

– Он похвалил детей гусятницы за успехи в арифметике. И был очень рад узнать, что Ларкспур умеет читать и писать.

Я ждала. Он кашлянул и продолжил:

– Потом леди Шун спросила, какой прок от цифр, если эти дети так и будут пасти гусей, когда вырастут. И что может садовник прочитать на земле или среди листьев. Она не видит смысла обучать детей слуг.

– Ревел умеет читать, писать и складывать числа, – заметила я. – Мама давала ему списки, а он брал деньги и покупал на рынке то, что она просила, именно столько, сколько нужно. Даже гусятница должна уметь считать хотя бы так, чтобы знать, сколько в гнезде яиц! А Ларкспур о многом узнает, если сможет прочитать свитки леди Пейшенс о растениях и садоводстве. Повариха Натмег умеет читать и писать и может подсчитывать, сколько мешков муки или соленой рыбы ей нужно на зиму.

– Это разумные доводы, – одобрительно сказал отец. – Я почти то же самое сказал Шун. А потом спросил Ланта, как твои успехи.

Лант. Отец теперь называл его Лантом, словно он мой кузен. Я посмотрела на свои ноги, укрытые одеялом. Когда рядом был кот, было теплее. И мне вдруг стало немного нехорошо, как будто в моем животе засело нечто ужасное.

– Мне не понравилось то, что я услышал, – тихонько прибавил отец.

Никто в целом мире меня не любил.

Я сглотнула и чуть слышно проговорила:

– Я не смогла объяснить. – Тут я неистово замотала головой и почувствовала, как с ресниц срываются слезы. – Нет. Он на самом деле и не хотел, чтобы я объясняла. Он думал, что знает, в чем правда, и ни за что бы не признал свою ошибку.

Я крепко прижала колени к груди, обняла их и пожалела, что не могу сломать собственные ноги. Не могу уничтожить саму себя, чтобы больше не было так больно и плохо.

– Я принял твою сторону, разумеется, – негромко сказал отец. – Я упрекнул Ланта в том, что он не расспросил меня о твоем уме. Или не поговорил с тобой до того, как начать занятия. Я напомнил ему, что он сам себя обманул по поводу твоих способностей; ты ему не лгала. И я сказал, что у него будет еще один шанс обучать тебя на уровне, соответствующем твоим познаниям. И если он не сможет, то пусть учит других детей, но я не позволю тебе тратить время впустую. Я с удовольствием буду учить тебя сам тому, что, на мой взгляд, тебе следует знать.

Он проговорил эти слова очень спокойно. Я глядела на него во все глаза, не смея дышать. Он посмотрел на меня, склонив голову набок. Он улыбался, но губы его дрожали.

– Ты думала, я могу поступить иначе, Би?

Я кашлянула и бросилась к нему на руки. Он меня поймал, крепко обнял. Он так хорошо сдерживал себя, что мне не было больно. Но, несмотря на это, я чувствовала, что в нем кипит гнев, точно масло в котелке под крышкой. Он проговорил так низко и хрипло, что мне показалось, это Волк-Отец рычит внутри:

– Я всегда буду на твоей стороне, Би. Не важно, правильной она будет или неправильной. Поэтому ты должна всегда помнить о том, что надо поступать правильно, иначе твой отец выставит себя дураком.

Я соскользнула с его коленей и посмотрела на него, гадая, шутка это или нет. Его темные глаза глядели серьезно.

Он прочел мои сомнения:

– Би, я всегда буду верить тебе. Так что быть честной – твой чрезвычайно важный долг. Вот такое соглашение мы с тобой должны заключить.

Я так и не научилась долго выдерживать его взгляд. Я отвернулась, вспоминая, сколько раз я его уже обманула. Плащ. Кот. Мои путешествия по туннелям. Украденные свитки. Но разве он меня не обманывал?

Я тихонько проговорила:

– А это работает в обе стороны? Если я буду всегда принимать твою сторону, не окажусь ли в конечном счете дурой?

Он ответил не сразу. Мне это странным образом понравилось, потому что я знала – он размышляет. Мог ли отец пообещать мне, что всегда поступает правильно?

Он прокашлялся и сказал:

– Я буду стараться изо всех сил, Би.

– Что ж, я тоже буду.

– Хорошо. Значит, ты пойдешь с нами ужинать?

– Когда придет время… – медленно проговорила я.

– Дитя мое, ты здесь уже много часов. Подозреваю, ужин еще не подали только из-за нас.

Это было неожиданно. Я стиснула зубы, а потом откровенно спросила его:

– А мне обязательно идти? По-моему, я еще не готова с ними встретиться.

Он посмотрел на свои руки, и я почувствовала ужасную пустоту в животе.

– Тебе надо это сделать, Би, – мягко проговорил отец. – Подумай о том, что Риддл расскажет твоей сестре. Я не хочу, чтобы Шун или Фитц Виджилант считали тебя отсталой или неловкой. И потому, хоть ты и такая юная, тебе следует взять себя в руки, совладать с чувствами и прийти ужинать сегодня вечером. Я понимаю – куда лучше, чем ты можешь вообразить, – что ты чувствуешь, когда над тобой насмехается и наказывает тебя человек, который должен учить. Тебе трудно в это поверить, но я не думаю, что Лант жестокий. Мне кажется, он просто очень молод и склонен верить на слово другим людям до того, как во всем разберется сам. Я даже смею надеяться, что он заслужит твое расположение и вы еще друг другу понравитесь. Хотя, должен заметить, сейчас мне трудно притворяться, что я наслаждаюсь его обществом. Подозреваю, он об этом знает.

На последних словах его голос сделался низким и рычащим, и я поняла, что мой отец до глубины души рассержен на Фитца Виджиланта. Он будет следовать правилам приличия, но это не смягчит неприязни к писарю. Я посмотрела на собственные руки, свободно скрещенные на коленях. Если мой отец сумел совладать со своей яростью и обращаться с Фитцем Виджилантом, как того требует хорошее воспитание, то, возможно, я тоже сумею. Я попыталась вообразить, что сижу за столом. Мне не следует опускать голову, словно я виновата. И не надо показывать, как сильно он меня обидел. Я могу быть дочерью своего отца. Невосприимчивой к тому, что он сделал. Уверенной в том, чего я стою.